Но вот кончилась «литературная» наша служба, и зачастую попадала я в домашний кабинет Алексея Дмитриевича, своеобразный литературный салон XIX века посреди коммуналок века XX. Окруженные книжным антиквариатом, старинным фарфором, коврами и художественными миниатюрами, мы беседовали об искусстве и о времени, смеялись и смахивали слезу, мы были словно бы у самого Жуковского, у самого Аксакова. Встречались мы в доме, что в Воротниковском переулке, и светлыми пасхальными днями в темноте тотального атеизма, и пасху едали из деревянной пирамидки с цветами гиацинтов и буквами «ХВ». И всегда окружала Симукова красота — русская красавица жена, дочь, от которой не отрывали глаз все молодые актеры, режиссеры, писатели времени. В человеке все должно быть прекрасно — эти слова Чехова Симуков услышал вполне. И я искренне рада, что представляю будущим читателям воспоминания Симукова. Он писал их трогательно, вдохновенно, чтобы и мы стали интеллигентнее, милосерднее.
Доктор искусствоведения, профессор И. Вишневская
ГЛАВА I
История — это мы [1]
Работая старшим редактором на студии «Союзмультфильм», в 1945 году я познакомился с Григорием Александровичем Ряжским. Старый москвич, пригретый киностудией, заинтересовал меня своими рассказами о нашем прошлом.
Самый облик его, манеры, выражения отдавали стариной и действовали на меня магнетически. Я упивался его неторопливой речью, передо мной вставали картины ушедшего времени.
В прошлом журналист, Григорий Александрович был кладезем всяких знаний — о Москве, о москвичах, о памятниках старины (когда-то он работал в архиве Министерства иностранных дел). Был он милым, интеллигентным человеком и, как каждый человек, таил в себе множество интересных сведений, в сумме составляющих историю нашей страны. Это можно сказать и о каждом из нас. Только не все умеют интересно, талантливо рассказывать о том, что они знают.
Я даже как-то повел к нему свою пятнадцатилетнюю дочь специально «на поклон» — был когда-то такой хороший обычай: молодежь возили «на поклон» к старикам, как бы устанавливая такими визитами незримую связь поколений. Посмотрят, потом, может быть, своим детям расскажут, те — внукам, и так далее. В общем, я хотел, чтобы моя Оля если не умом, то чувством ощутила бы, как шелестят одежды Клио, музы истории. В беседе я обратил внимание на полочку, на которой стояло несколько сосудов необычной формы.
— Что это? — спросил я у Григория Александровича. — Мне не встречалась подобная посуда.
— А… — ответил он небрежно. — Это привез дед моей первой жены из итальянского похода!
Боже мой! Что поднялось у меня в душе! Итальянский поход! Переход через Альпы! Суворов! «Чертов мост»! Сразу же возникло перед глазами полотно В. Сурикова «Переход Суворова через Альпы» («Чертов мост»)! Вот где движение сконцентрировано до предела! Картина сразу встала у меня перед глазами: в небывалых, невозможных условиях перейти Альпы, подняться и спуститься! Природа и противник. Причем спуск еще опаснее, чем подъем! Какое разнообразие типов, лиц солдат, характеров, настроений! Их полководец тут, рядом с ними, делит все тяготы этого немыслимого похода! Помните — лицо барабанщика. Он весь откинулся назад, ноги его скользят, он не видит, куда ступает, но он бьет в барабан, как будто от барабана здесь что-то зависит! Барабан должен в походе звучать, это он знает твердо, и барабан звучит! Вот лицо молодого солдата, обращенное к полководцу, он верит, пока жив тот, кто ведет их, будет жить и он! Он счастлив, он не отрывает глаз от Суворова, он не смотрит под ноги — ему сам черт не брат! А вот солдат, который уже скользит вниз, глаза его широко раскрыты от ужаса перед бездной, куда несет его судьба, он судорожно сжимает ружье, как будто в нем все его спасение! И так каждый, по-разному, но движется, движется вперед, меняясь с каждой минутой — к худу ли, к радости ли, цель еще немыслимо далека, но воины верят, что они дойдут до нее, обязательно дойдут!
И все рядом — Суворов, покойная жена Григория Александровича, сам он, ее дед, не прадед, а дед! Он, наверное, не раз ласкал свою внучку! И она — жена! Хозяина дома! Пусть она давно скончалась, но была, была!
Я поглядел на дочь. Глаза ее сверкали.
— Чувствуешь?
Она молча кивнула.
И тогда Григорий Александрович высказал мысль, которую я запомнил навсегда: живая история, история народа, страны, доходящая до нас через семейные воспоминания, обычаи, фамильные сувениры, гораздо ближе к нам, чем история официальная, которую мы изучали в школе, в вузе. По традиции мы относимся к такой истории со всемерной почтительностью, но этим самым мы только отъединяем ее от себя, как предмет высокий и потому бесконечно далекий от нас! Еще бы! Народ! Судьба! И все с большой буквы! Но ведь делаем эту историю мы — и не обязательно совершать какие-то подвиги, — само наше существование — уже история! И, делясь деталями нашей жизни, мы соединяем себя с ушедшими эпохами и удивляемся, что прошлое не так уж далеко от нас. Жизнь и смерть — это мы! Движение вперед — это мы! И великие перемены — это тоже мы! И Чертов мост, по которому мы переходили, чтобы приблизиться к цели, тоже наш!
И я тоже, вместе со всеми своими товарищами иду по этому мосту — наследник и участник этого похода, может быть, более близорукий, чем многие мои спутники — или наоборот, слишком дальнозоркий? Вместе со всеми, повторяю, я несу полную ответственность за направление, за то, что вместе с миллионами я шагнул на этот чертов мост… Мы идем… куда?
Цена души в России
Родившись в Петербурге в 1904 году, на Бармалеевой (до Чуковского!) улице, я хорошо помню празднование пятидесятилетия со дня отмены крепостного права, которое отмечалось в 1911 году.
Я как-то очень горячо, всей душой переживал этот день. Видимо, я уже тогда ощущал инстинктивно, что в этом празднике есть кусочек и моей судьбы. До самой души доходили слова песни, которую тогда распевали: «Ах ты, воля, ах ты, воля, золотая ты моя, воля — сокол поднебесный, воля — светлая заря!»
Ведь что бы нам ни говорили историки-марксисты о социальной ущербности этого акта и продолжении экономической зависимости крестьян от помещиков — в 1861 году было уничтожено рабство как категория прямого насилия, как право одного человека владеть другим человеком как вещью, как скотом!
И вот, сохранив ощущение празднования того пятидесятилетия, я становлюсь свидетелем 50-летия советской власти. Каков скачок, а? Два исторических этапа — прошлое и будущее — всего только за одну человеческую жизнь. И посередине — я! Это не история вообще, это — и моя история! Пусть мой дед вытащил в ту эпоху сравнительно счастливый билет, но он все-таки был рабом со всеми трагическими случайностями этого состояния. Дед! Он был в доверии у своего барина, чем-то заведовал — все равно! Сегодня — артист, завтра — лакей, нынче — доверенное лицо, наутро — жертва очередного карточного проигрыша… Если бы не Манифест 1861 года — все потомки моего деда, в том числе и я, должны были рождаться и навечно оставаться рабами. Брр… До сих пор содрогаюсь при мысли о подобной перспективе.
1
А. Д. Симуков работал над своими «Записками…» в 80-е и в начале 90-х гг. Тогда же он отобрал из семейного архива фотографии по духу наиболее близкие его воспоминаниям. Редакционная работа над «Записками…» закончена в феврале 2007 г. И. С. Граковой и Д. Симуковым, который также сделал ряд пояснительных сносок. Оформление с использованием авторских рисунков и фотографий Любови Симуковой-мл.