Комендант Вардгуза, седенький старичок, долго смеялся, когда Герасимов рассказал ему, каким образом англичане из захватчиков-победителей превратились в пленников. Шкипер попросил дать охрану, чтоб перевезти их на берег.
Комендант дал ему конвой из десяти солдат и одного унтер-офицера. Герасимов поехал с ними к шняве. Теперь численное превосходство было обеспечено. Матвей Иванович с помощью боцмана выбил гвозди и снял засов.
Из каюты первым вышел офицер и подал шкиперу свою шпагу, сказав по-английски, что он сдается. Затем поодиночке выпустили матросов и, посадив всех в шлюпку, отвезли в Вардгуз.
Старичок-комендант выдал шкиперу свидетельство в приеме пленников.
Рожь в трюме промокла и попортилась. Везти ее в Норвегию к господину Иогансону не имело смысла. Поэтому в тот же вечер «Евпл второй», набрав пресной воды, отплыл к русским берегам.
К концу сентября шнява пришла в первый русский портовый город Колу, неподалеку от Архангельска.
Матвей Иванович явился к городничему с просьбой отгрузить рожь. Городничий, узнав, что купеческая шхуна была в плену, и опасаясь, «как бы чего не вышло», прежде чем дать разрешение, потребовал письменных показаний о пребывании русских моряков в плену у англичан.
Показания были составлены. Их подписали герой происшествия шкипер Матвей Герасимов, боцман Иван Васильев и хотя не принимавшие участия в освобождении из плена, но бывшие на судне штурман Федор Пахомов и больной юнга Миша Суслов.
Этот документ вместе с рапортом о том, что от шкипера Матвея Герасимова им отобраны взятые у английского офицера шпага и судовой флаг, «кои к донесению прилагаются», городничий отправил в Петербург.
К этому времени меж Россией и Англией был уже заключен мир. Рапорт городничего грозил Герасимову и его спутникам арестом, если бы весть об отважном шкипере заранее не дошла до столицы.
Газета «Санкт-Петербургские ведомости», торжественно описав подвиг Матвея Герасимова, в конце статьи восклицала:
«Вот истинно русский человек!.. Сей шкипер не посрамил честь родины. Он хотя и попал в плен, но сумел из него выбраться и врагов пленить… Сколь ни коварен англичанин, а с русским ему не совладать».
Император Александр Первый, будучи в благодушном настроении, согласился с этим патриотическим мнением и на рапорте Кольского городничего, смилостивившись, по-французски — так как он любил этот язык более русского — начертать соизволил: «В архив».
Английский флаг и шпага были опять возвращены Герасимову для хранения у себя и потомков своих на память о подвиге.
Что же касается самого Матвея Ивановича, то жил он долго и умер в 1852 году «от бедности», как сказано на его могильном памятнике, воздвигнутом «усердием членов Архангельского любвеобильного общества».
СТАРОСТИХА ВАСИЛИСА
Первую весть о неприятеле принесли мальчишки, игравшие за околицей. Их крик: «Наши едут, французов ведут!» переполошил село. Бабы забегали из избы в избу, предупреждая соседок. В один миг Сычевка высыпала на улицу.
Меж тем шествие подходило к селу.
Впереди ехал на гнедой лошади бурмистр. За плечами его торчали две трофейных пики.
Позади бурмистра плелась пешая толпа оборванных людей.
На головах у них были какие-то невиданные шапки. Одеты они были по-разному: кто в ризу, кто в попону, кто в бабью кацавейку, как ряженые на господских святках.
Четыре мужика с ружьями за плечами ехали по бокам удивительного шествия.
У подъезда господского дома бурмистр слез с лошади.
Бабы тотчас окружили его:
— Здравствуйте, Ермил Иванович! Арестантов, что ль, привели?
Бурмистр, важно посмотрев на них, обронил:
— Расступись!..
Толпа любопытных покорно раздалась в разные стороны. Он поднялся на крыльцо и скрылся в господском доме.
Бабы не унимались. Они попробовали расспросить конвойных.
Но мужики, охранявшие пленных, важно молчали.
Сычевцы и французы разглядывали друг друга с нескрываемым интересом.
Какая-то старушка, протискавшись вперед, дернула седоусого кирасира за рукав и, заглядывая ему в лицо, спросила:
— Что, кормилец, капут мороз?
Видимо, она сочувствовала, что французам от холода приходилось плохо.
Толпа густо обступила пленных.
Конвоиры осаживали зевак:
— Но, не напирай. Чего не видели?!
Но их усилия были тщетны.
Симпатии к несчастным замерзшим французам все более и более росли. Бабы жалели их, как мать жалеет своего беспутного сына.
— И зачем сердешных гнало в нашу сторонушку? Неужто у них своей земли нет? — спрашивали они, сочувственно поглядывая на ежившихся от холода «ворогов».
Конвоиры молчали, не зная, что ответить на такой вопрос, а французы, не понимая языка, улыбались, как дети, и кивали головами.
Гришка, сын сотского, попытался швырнуть камень в пленного. Его резко одернули. Он попробовал было огрызнуться. Бородатый конвоир хлестнул Гришку кнутом по спине. Это возымело свое авторитетное действие. Гришка вдруг стащил со своей головы грязную шапку, сунул ее в руку мужику и быстро убежал. Конвоир бросил шапку французу. Пленный тотчас напялил ее на непокрытую голову и, дружески кивнув, похлопал бородача по плечу.
Бабы, видя это, завздыхали, утирая платками добросердечные очи.
На крыльцо вышли бурмистр и господский ключарь.
Ключарь отпер огромный замок, висевший на дверях погреба. Пленных стали впускать туда по счету. Когда впустили последнего, ключарь запер погреб на замок, спрятал ключ в карман и снова ушел вместе с бурмистром в господский, дом.
Так окончилось взволновавшее сычевцев зрелище.
Толпа быстро рассеялась. Конвойные тоже разошлись по домам. Снова стало тихо.
Часа через два к бурмистру тайно, без огласки позвали жену старосты Василису.
Бурмистр сидел, развалясь на диване, посасывая господский чубук. Старостиха вошла, низко ему поклонившись, остановилась у порога.
— Садись, — буркнул бурмистр, — потолкуем.
Баба робко присела на кончик стула. Бурмистр курил трубку, искоса разглядывая высокую, статную старостиху.
— Вот что, Василиса, — сказал он, — ты баба сметливая. Велено нам супостатов[3], кои в наш плен попадут, отвозить в город и сдавать в казну. А возить их у нас некому, потому как все мужики в партизанах — ловят они ворогов не покладая рук. Посему порешили мы отдать это дело бабам… Дело нехитрое. Собери-ка сход да выбери тех, кто побойчее. Как можем, постоим за нашу землицу-матушку.
— А где мой Тихон? — спросила Василиса.
— Тихон? — усмехнулся бурмистр. — Твой муж не кошель с деньгами — не пропадет. Тихон тебе кланяется — жив… Так как, соберешь сход?
— Соберу, — ответила старостиха, думая об ушедшем с партизанами муже. — Только сгодимся ли?
— Ничего, сгодитесь, — буркнул бурмистр. — Ну ступай!
И снова задымил трубкой.
Василиса ушла собирать мирской сход.
Сотские побежали по избам. Вскоре в старостин овин набралось столько людей, что стоять стало тесно. Но мужиков было мало. Большинство ушло воевать с французами. Вся крестьянская Россия в ту пору поднялась против иноземных захватчиков.
Народ топтался, люди спрашивали друг друга, зачем зовут, но никто толком ничего ответить не мог.
Наконец пришел бурмистр. Протискавшись сквозь толпу, он снял шапку, поклонился миру, потом, кашлянув в ладонь, начал:
— Люди добрые! Злые вороги бегут в нашу сторону. Казаки их шибко в плен берут. И нам велено обороняться, хватать супостатов, сколь возможно. Поднимайтесь стар и млад, кто с чем может. Наша взяла…
Тут поднялся шум. Бабы, услыхав, что «супостаты бегут в нашу сторону», заголосили на разные лады. Старики тоже загалдели, так что бурмистр, чтобы унять их, стал грозить возвращением бежавшего от французов в столицу барина.
