Расставаясь с рынком, Маркс клеймит его проклятием своей иронии. Вспомним его уже цитированную нами гневную речь: рынок – «настоящий эдем прирожденных прав человека. Здесь господствуют только свобода, равенство, собственность и Бентам! Свобода! Ибо покупатель и продавец товара, например, рабочей силы, подчиняются лишь велениям своей свободной воли. Они вступают в договор как свободные, юридически равноправные лица… Равенство! Ибо они относятся друг к другу лишь как товаровладельцы и обменивают эквивалент на эквивалент. Собственность! Ибо каждый из них располагает лишь тем, что ему принадлежит. Бентам! Ибо каждый заботится лишь о себе самом. Единственная сила, связывающая их вместе, это – стремление каждого к своей собственной выгоде, своекорыстие, личный интерес. Но именно потому, что каждый заботится только о себе и никто не заботится о другом, все они в силу предустановленной гармонии вещей или благодаря всехитрейшему Провидению осуществляют лишь дело взаимной выгоды, общей пользы, общего интереса»[209].
Здесь – особенно яркий пример приема драматизации у Маркса. Резким драматическим штрихом – через взаимодействие двух олицетворений – кончается мысль главы в предвосхищении вывода (ведь еще ничего по существу не сказано об эксплуатации. О ней будет речь лишь на следующих страницах) и в завершении иронии и негодования. Здесь Маркс драматизирует выводы, персонифицирует их до указания на мимику: расставаясь со сферой, «мы замечаем, что начинают несколько изменяться физиономии наших dramatis personae [действующих лиц]. Бывший владелец денег шествует впереди как капиталист, владелец рабочей силы следует за ним как его рабочий; один многозначительно посмеивается и горит желанием приступить к делу; другой бредет понуро, упирается как человек, который продал на рынке свою собственную шкуру и потому не видит в будущем никакой перспективы, кроме одной: что эту шкуру будут дубить»[210].
Теперь уже внимание читателя не напряжено, а захвачено. Оно уже не ждет, а все время впитывает материал предлагаемых выводов, раскрытия «тайны». Характерно, что наиболее драматические моменты – что и понятно – падают у Маркса на конец отделов, на вывод. Начало отдела обычно спокойно. Третий, четвертый и пятый отделы теснейшим образом спаяны. Здесь суть и центр, обусловливающий как предыдущее, так и последующее. Вывод о производстве прибавочной стоимости уже эмоционально предвосхищен во взрыве негодования второго отдела. Логически даны уже его предпосылки, ибо обосновано, что стоимость рабочей силы меньше стоимости, производимой рабочей силой. Теперь перед нами вопрос о взаимной зависимости обеих стоимостей. Какова она, как исторически развивается присвоение чужого труда, чем обусловлено количество прибавочной стоимости? Отделы, отвечающие на этот вопрос: третий – «Производство абсолютной прибавочной стоимости», четвертый – «Производство относительной прибавочной стоимости», пятый – «Производство абсолютной и относительной прибавочной стоимости».
Эти главы идут в смысле настроения crescendo.
Пятая глава, открывающая третий отдел, – анализ процесса труда и процесса увеличения стоимости. Каков бы ни был этот процесс по своей конкретной форме, в какую бы эпоху он ни происходил, в труде всегда присутствуют три элемента: то, чем работают, то, над чем работают, и тот, кто работает. Обосновывается столь важный в системе марксизма примат техники: «Экономические эпохи различаются не тем, чтó производится, а тем, как производится»[211]. Перед вами вереницей проходят материалы и продукты природы. Дана великолепнейшая диалектика сырья: «Одна и та же потребительная стоимость, являясь продуктом одного труда, служит средством производства для другого труда»[212]. «Один и тот же продукт в одном и том же процессе труда может служить средством труда и сырым материалом»[213]. Нет застывших граней – перед вами процесс борьбы, движения, своеобразной «жизни» вещей, условий, дающих назначение и содержание вещам, проявление бесконечно разнообразных качеств материалов природы. В продукте, хорошо произведенном, следы прошлого труда сглажены. Вспышка остроумия: «Если средства производства и обнаруживают в процессе труда свой характер продуктов прошлого труда, то лишь благодаря своим недостаткам. Нож, который не режет, пряжа, которая постоянно рвется, и т.д. живо напоминают о ножевщике А и прядильщике В»[214]. Все это рассуждение – яркий пример удачного подчинения словесных средств мыслительному процессу. Фраза ясна и коротка. Вообще в I томе «Капитала» довольно часты недлинные фразы. Это – хороший признак. Густав Флобер остроумно советовал: сделать критерием длины фразы естественную длину человеческого дыхания. У Маркса: «Машина, которая не служит в процессе труда, бесполезна. Кроме того она подвергается разрушительному действию естественного обмена веществ. Железо ржавеет, дерево гниет. Пряжа, которая не будет использована для тканья или вязанья, представляет собой испорченный хлопок»[215]. Особенной образности и силы достигает язык Маркса, когда он говорит о труде: «Живой труд должен охватить эти вещи, воскресить их из мертвых, превратить их из только возможных в действительные и действующие потребительные стоимости. Охваченные пламенем труда, который ассимилирует их как свое тело, призванные в процессе труда к функциям, соответствующим их идее и назначению, они хотя и потребляются, но потребляются целесообразно…»[216].
215
Немецкий текст: «Eine Maschine, die nicht im Arbeitsprozess dient ist nutzlos. Ausserdem verfält sie der zerstörenden Gewalt des natürlichen Stoffwechsels. Das Eisen verrostet, das Holz verfault. Garn, das nicht verwebt oder verstrickt wird verdorbene Baumwoll» (