Мысль о том, что эмоции подавляются, если не выражены, досталась нам в наследство от Зигмунда Фрейда. Он работал в тот исторический момент, когда паровой двигатель кардинально изменил наш мир. И в его трудах человеческая психика предстает в виде гигантской гидравлической машины, в которой, если чувствам перекрыть дорогу в каком-то одном месте, то давление нарастает, и в конце концов они пробивают себе путь в другом. Сдерживаемые переживания, как пар, начинают «прорываться» наружу в виде невротических симптомов.
Позвольте заверить: вы не умрете от того, что не произнесете вслух любую мысль, которая пришла в голову. К тому же «выговориться» другому человеку – не ваше неотъемлемое право. Вы можете изливать душу, а можете искать решение. Вопрос: что для вас важнее? Я не говорю, что выражение чувств – это всегда плохо. Но оно должно быть очень аккуратным и осознанным. И даже когда вы делаете все правильно – просто выразив эмоции, вы не получите того, чего хотите. Чтобы удовлетворить свою потребность, вам придется озвучить партнеру просьбу, а затем сделать все возможное, чтобы помочь ему дать вам это. Вот что нужно знать о чрезмерном самовыражении: подробный и откровенный рассказ партнеру о том, как ужасно вы себя чувствуете из-за его поведения, – не самый эффективный способ добиться щедрого отклика.
Марлен и Роланд: «Как ты мог так поступить?»
Классические джинсы, высокие ботинки, светлые волосы, стянутые в хвост, – в свои сорок три Марлен выглядит не то что хорошо, а просто идеально. Она входит в мой кабинет стремительно, с уверенностью и грацией профессиональной наездницы – и это не иллюзия. Большую часть своей взрослой жизни Марлен вместе с мужем Роландом разводит и продает породистых лошадей. Оба супруга – типичные уроженцы Новой Англии. У них обветренные лица и сильное телосложение людей, которые выросли на открытом воздухе. Но проходит лишь несколько секунд нашей третьей встречи, и крепкая женщина, сидящая на диване, словно сникнув под невидимым грузом, разражается бурными безудержными слезами. Кое-как ей удается объяснить: скоро Рождество, и все, о чем она способна думать, – это о тех рождественских праздниках, которые Роланд, обманывая ее, провел с «той ужасной девицей»:
– Я знаю, что не должна так зацикливаться, – рыдает Марлен, – но я просто не могу выбросить это из головы. Как только я начинаю делать что-то, что мы с ним всегда делали как семья… выбирали елку… готовили… покупали вино в подарок… Я начинаю все это, и просто… – минуту она всхлипывает так сильно, что не может продолжать. – Я просто вижу их вместе. Вдвоем. И я не могу… Мне так больно!
Все еще плача, она поворачивается к мужу:
– Как ты мог?! О чем ты думал, Роланд? Я не понимаю… Как ты мог подниматься с ее кровати и приходить домой, ко мне, к детям? Кто на такое вообще способен? Не люди, а чудовища. И потом ты говоришь, что любишь меня?
– Прости меня, Марли, я… – начинает Роланд, но это лишь еще больше распаляет его супругу.
– Ты не знал? – с криком набрасывается она на мужчину, вне себя от ярости. – Ты не подумал, как это выглядит? Как это унизительно для меня? И для тебя самого? Тебе все равно было? – Тут Марлен снова сотрясают рыдания. – Я не могу… Я просто не могу… Роланд, мне хочется, чтобы ты обнял меня. Мне так одиноко. Но когда ты прикасаешься ко мне, я чувствую… отвращение. Мне противно, мне просто противно!
– Марлен, – останавливаю я ее.
– Помогите мне! – отвечает она, сгорбившись и спрятав лицо в бумажный платок. – Я не хочу быть такой. Скажите мне, что делать?
– Хорошо, – соглашаюсь я. Наклоняюсь к ней, и возникает ощущение, что я попал в штормовую зону.
– Марлен, – произношу я мягко. – Вам нужно перестать.
Она замирает:
– Перестать? Что перестать?
– Все, – отвечаю я. – Плакать, кричать, выплескивать все эти эмоции…
– Когда? – она поднимает на меня недоуменный взгляд. – Когда я должна перестать?
– Сейчас, – говорю я. – Прямо сейчас.
Поведение Марлен было бы совершенно понятным, и я бы попытался помочь ей контейнировать[2] чувства, если бы неверность Роланда открылась несколько недель, или месяцев, или даже год назад. Но дело в том, что интрижка, о которой шла речь, оказалась восьмилетней давности. Марлен – будто воспаленная рана, которая отказывается заживать. Уровень ее гнева попросту несоразмерен предательству мужа: как бы оно ни было ужасно, без малого десятилетие – слишком большой срок. Женщина слушает меня, подняв голову, и уже не плачет, только на щеках все еще видны слезы.
2