Первым делом, конечно, Клара отыскала на стене себя. Ее лицо выглядывало из-за кустов старых садовых роз, тогда как Питер присел на корточки за благородной статуей Бена в шортах, стоящего на лужайке дома своей матери. Питер был одет в костюм Робина Гуда, вооруженный луком и стрелой, в то время как Бен, гордый и сильный, возвышался над ним, глядя на дом. Клара подошла поближе к стене, чтобы рассмотреть, не нарисовала ли Джейн змей, выползающих из старого дома Хедли, но ничего не увидела. Наверное, их не было.
Дом наполнялся смехом, вскриками и приветственными воплями. Иногда человек бывал тронут до слез, объяснить которые не мог. Гамаш и Бювуар обводили взглядами комнату, наблюдая и прислушиваясь.
— …но больше всего меня поражает в рисунках их какая-то светлая радость, — говорила Кларе Мирна. — Даже в смертях, несчастных случаях, похоронах, неурожаях, даже в них чувствуется торжество жизни. Она заставляет их выглядеть естественными.
— Эй ты, — окликнула Клара Бена, который с готовностью устремился к ней. — Взгляни на себя.
Она махнула рукой в сторону изображения на стене.
— Очень смелый. — Он улыбнулся. — Прямо-таки чеканный герой.
Гамаш перевел взгляд на образ Бена на стене, такой, каким его видела Джейн, — сильный мужчина, но он смотрит на дом своих родителей. Уже не в первый раз ему пришла в голову мысль, что смерть Тиммер Хедли оказалась очень своевременной для ее сына. Он наконец получил возможность оторваться от ее юбки, выйти из тени. Заслуживал внимания и тот факт, что Питер как раз и был изображен в тени. В тени не кого-нибудь, а Бена. Гамаш задумался о том, что бы это могло значить. Он начал понимать, что дом Джейн был чем-то вроде ключа к общине. Джейн Нил была очень наблюдательной женщиной.
В этот момент, на ходу приветливо кивнув старшему инспектору, в гостиную вошла Элис Джейкоб.
— Фу-у, какая ночь!
Взгляд ее переместился с него на стену позади. Затем она развернулась на месте, чтобы увидеть стену позади себя.
— Господи Иисусе!
И она широким жестом обвела комнату, включив в него и Гамаша, причем с таким видом, словно она первая обнаружила рисунки на стенах. Старший инспектор молча улыбался, ожидая, пока Элис придет в себя.
— Вы принесли ее? — спросил он, не будучи, впрочем, уверен в том, что она его слышит.
— C’est brilliant[64], — как завороженная, прошептала она. — Formidable. Manifique[65]. Черт меня побери!
Гамаш был терпеливым человеком и дал ей время прийти в себя. Кроме того, он вдруг осознал, что испытывает чувство гордости за этот дом, как если бы имел самое непосредственное отношение к его созданию.
— Это гениальное творение, разумеется, — сказала Элис. — До того как переехать сюда, я работала куратором в Музее изобразительного искусства в Оттаве.
Гамаш в который раз изумился тому, какие непростые люди выбрали местом жительства эту деревушку. Интересно, Маргарет Атвуд не была, случайно, сборщицей мусора? Или, быть может, премьер-министр Малруни сделал головокружительную вторую карьеру в качестве почтальона? Никто не был тем, кем казался на первый взгляд. В каждом из них скрывалось нечто большее. Но один человек в этой комнате определенно затмевал остальных.
— Кто бы мог подумать, что та самая женщина, которая нарисовала эту ужасную «Ярмарку», создала такое великолепие? — продолжала Элис. — Впрочем, у всех бывают черные дни. Тем не менее она могла бы выбрать более подходящий день, чтобы представить свою картину на суд общественности.
— У нее это была единственная переносная картина, — возразил Гамаш. — По крайней мере, единственная, не нарисованная на строительных материалах.
— Очень странно.
— Чтобы не сказать большего, — согласился с нею старший инспектор. — Так вы принесли ее? — повторил он свой вопрос.
— Простите. Да, конечно, она в прихожей.
Минуту спустя Гамаш устанавливал «Ярмарку» на мольберте в центре комнаты. Теперь все художественные произведения Джейн были собраны вместе.
Он стоял не шевелясь и внимательно наблюдал за собравшимися. Шум и гул голосов становились громче по мере того, как гости пили вино и узнавали все новых персонажей и события на стенах. Единственным человеком, чье поведение выбивалось из общего настроя, была Клара. Гамаш наблюдал, как она то подходила вплотную к «Ярмарке», то снова отходила к самой стене. И снова приближение к картине, и очередное возвращение к стене на то же самое место. И опять к мольберту. Но на этот раз, похоже, более осознанно. Потом она практически бегом вернулась к стене. И простояла там очень долго. А затем медленно приблизилась к картине, погруженная в свои мысли.