Помимо священника, местная община обеспечивала и других специалистов, таких как кузнец, кладовщик и мельник. В некоторых местах она также предоставляла общие пастбища и школу. Соседи торговались друг с другом и время от времени участвовали в коллективных работах, таких как возведение сараев или лущение кукурузы. Их готовность прийти на помощь (если, скажем, загорится здание) служила примитивным видом страховки. Институты местного самоуправления в целом напоминали демократию свободных землевладельцев — в явном виде это проявлялось в городских собраниях Новой Англии. Но внутри небольших общин консенсус возникал чаще, чем разделение мнений. Местное давление на конформизм мнений было значительным. Простые люди обычно относились к чужакам с подозрением, особенно к тем, кто претендовал на статус элиты.[80]
При всей политической свободе, которую американские институты и идеология обещали взрослым белым мужчинам, на практике жизнь большинства из них была дисциплинирована и ограничена экономическими потребностями суровой окружающей среды и культурными ограничениями маленькой общины. Вместо «свободы» от требований, возможно, правильнее было бы считать, что американский крестьянин обладает «агентностью», то есть способностью целенаправленно действовать во имя достижения целей. Цели могут исходить от семьи, общины, религии или личных амбиций.[81]
В Америке 1815 года сеть грунтовых дорог соединяла семейные фермы с близлежащими городами или доками на судоходных реках. Эти «проселочные дороги» были не более чем колеями, замусоренными валунами и пнями, грязными во время дождя, пыльными в сухую погоду и часто непроходимыми. Местные власти якобы привлекали окрестных крестьян для работы на дорогах во время сельскохозяйственного спада. Такой нерадивый труд под неумелым руководством не приводил дороги в состояние, превышающее самый необходимый минимум. Хотя по этим дорогам можно было доставлять сельскохозяйственную продукцию на несколько миль на местный рынок или в хранилище, они были безнадежны для дальних поездок. Большинство дальних путешествий и торговли осуществлялось по воде, что объясняет, почему большинство городов были морскими портами — Цинциннати на реке Огайо и Сент-Луис на Миссисипи были заметными исключениями. В 1815 году перевозка тонны товара на повозке в портовый город из тридцати миль вглубь страны обычно обходилась в девять долларов; за ту же цену товар можно было переправить за три тысячи миль через океан.[82]
Хотя в 1815 году в атлантическом мире наступил мир, расстояние оставалось для американцев «первым врагом», как и для жителей средиземноморского мира XVI века.[83] Если выразить расстояние в терминах времени путешествия, то тогда страна была гораздо больше, чем сейчас. В 1817 году путь из Нью-Йорка в Цинциннати, расположенный по другую сторону Аппалачей, занимал девятнадцать дней. Путешествие по воде всегда было быстрее; плывя вдоль побережья, можно было добраться из Нью-Йорка в Чарльстон за восемь дней.[84] Во время войны британская блокада перекрыла прибрежное сообщение, и американцам пришлось полагаться на сложные сухопутные маршруты. Медленное передвижение ограничивало связь и торговлю, затрудняя получение новостей, управление полевыми армиями из Вашингтона или организацию своевременного протеста против действий правительства.
80
Существует множество прекрасных исследований отдельных сообществ. Например, Джон Брук, «Сердце Содружества» (Нью-Йорк, 1990); Джон Фарагер, «Шугар Крик» (Нью-Хейвен, 1986); Рэндольф Рот, «Демократическая дилемма» (Кембридж, Англия, 1987); Роберт Гросс, «Сельское хозяйство и общество в Конкорде Торо», JAH 69 (1982): 42–61.
81
Эта идея более подробно рассматривается в книге Джеймса Блока «Нация агентов» (Кембридж, Массачусетс, 2002).
83
Меткий термин великого французского историка Фернана Броделя в книге «Средиземноморье и средиземноморский мир в эпоху Филиппа II», перевод. Sian Reynolds (New York, 1976), I, 355.