Третья причина, по которой дзэн так легко принимается, говорит нам — словами Хэзлита — что только то, что нас интересует, — интересно. Дзэн приносит пользу. Делает горы более гористыми и долины более долинными, но в то же время снижает горы и выравнивает долины. У нас появляется идея чего-то, что мы всегда искали, сами того не ведая. Дзэн — это универсальность, которую мы всегда искали. Дзэн — это хороший вкус.
Отталкивает в дзэне то, что о нем говорят (все, за исключением Дайсецу Судзуки): фотографии дзэнских монахов в их фанатизме, ханжестве, склонности к преувеличениям и стандартизации; их обтекаемые, сомнительные советы и инфантильные истории из собственного опыта, будто бы имеющие целью представлять собой примеры просветления; комментарий к "Хекиган-року"[2] и "Мумонкану"[3] или коанам с их эзотеричностью и комплексом превосходства; чужеземцы (все без исключения), которые претендуют на понимание дзэна и обманывают себя и (некоторых) своих читателей, приделывая "змее ноги". Никто не понимает дзэн; никто не может его объяснить: писание книг о нем — это фрондерство и наглость. На самом деле, дзэн сам по себе является в некотором роде нахальством. С другой стороны, он — сама скромность, скромность природы. Давайте попробуем соединить это сами.
Дзен произрастает спонтанно, естественно, из глубины человеческого сердца. Он не является каким-то особым откровением, данным какому-то человеку, социальному классу или народу. Поэтому утверждение о том, что он пришел из Индии в Китай, а из Китая в Японию — бессмысленно. С таким же успехом можно было бы сказать, что воздух, который мы вдыхаем в одной стране, происходит из другой. Далее, утверждение, что дзэн — это "особое послание" и что оно передается от Шикьямуни, через двадцать шесть патриархов, Бодхидхарме, Хуэй-ка, Сен-цяню, Дао-синю, Хун-женю, Хуэй-нэнгу и, наконец, учителям нынешней эпохи — это не что иное как обскурантизм, претенциозность, фальшивый патриотизм, педантизм и эгоизм; это отсутствие духа дзэн.
С поэтической и трансцендентальной точки зрения ни один человек не смог выразить дзэн таким, каковым он является для него самого, а, в конечном итоге, и для всех остальных. Наша способность видеть истину или не видеть ее — это вопрос воли; хотим мы ее видеть или нет, точно так же, как ворон хочет быть черным, а змея не стремится иметь ноги.
Тем не менее, история дзэна, протекающая во времени, существует. Причина и следствие одновременно реальны и нереальны. И если обнаружим дух дзэна у Гомера, Эпиктета, Плутарха, Марка Аврелия, в Библии, в "Аде", в проповедях Экхарта, в "Короле Лире", "Дон Кихоте", в сочинениях Баха и Моцарта — мы совершенно вправе искать исторические взаимосвязи, некое особое послание, как внутри, так и вне священных текстов; мы можем полагаться на книги, если пытаемся прослеживать связи между всеми заключенными в них непосредственными указаниями и душой человека, всматриваясь в их природу и обретая хотя бы на одно мгновение состояние будды.
"Четыре принципа секты дзэн" обычно приписывают Бодхидхарме (яп. Дарума), который, согласно легенде, переплыв море на тростниковой лодке, принес дзэн в Китай из Индии в VI веке.
Он прибыл в Кантон с чашей для милостыни и поселился в Лоянге, где девять лет сидел лицом к стене, обретя славу "уставившегося в стену брамина", будто бы он действительно принадлежал к правящей касте воинов. Пещера, в которой он сидел, стала святыней Шориньи. Говорят, что он умер в возрасте ста сорока пяти лет; некоторые утверждают, что его отравили, другие — что он возвратился в Индию. Указанные четыре принципа таковы:
1. Никакой зависимости от слов и букв.
Применение этого принципа к поэзии, способом выражения которой есть слова и стихи, может показаться абсурдом. Это подобно живописному полотну, на котором ничего не изображено, или беззвучной музыке. Но слово — это медиум особого порядка, ибо оно является универсальным средством коммуникации как поэтической, так и любой другой. Сокрытые во мраке и молчащие вещи обретают в поэзии свет и звук.
2. Некое особое послание, выходящее за рамки просто священных текстов.
2
“
3
“Мумонкан” — это записанное в тринадцатом веке собрание рассказов о делах и поучениях учителей, в которых те свободно и непосредственно выражали свой опыт дзэна. Эти тексты сопровождаются комментарием Мумона. На протяжении семи веков “Мумонкан” использовался в качестве руководства к духовной практике монахов, а также как моральное наставление для светских лиц.