Базовое западное самопонимание со времён Аристотеля до Хйдеггера — на самом деле, от Парменида до Хайдеггера — состоит в том, что человек является зеркалом природы. Наше Бытие состоит в отражении Бытия. Таким образом, потенциально мы являемся всем. Каждый философ от Аристотеля до Сартра в той или иной степени почувствовал в этом скрытый смысл: человек является вершиной, совершенством или завершением самой природы, так как занимает особое место существа дающего голос всему Бытию.
Аристотель считает человека вершиной природы по двум причинам. Во-первых, мы резюмируем внутри себя всю остальную природу, обладая нуждами и желанием питаться (растительная природа), а также чувственностью и способностью к передвижению (животная природа). Биологически, мы включаем в себя всё, но в то же время и выходим за рамки этого, благодаря своей способности обладать идеей (или идеями) обо всём в своём интеллекте. Это, плюс убеждённость в бестелесности нуса, привело Аристотеля к необходимости утверждать, что человек является частью зверем, частью богом. Посредством человека, одновременно естественного и сверхъестестественного существа, природа приходит к сознанию самой себя. (В следующей части я обращу внимание на то, что это скрытое следствие идей Аристотеля сделал явным только Гегель).
Именно в пещерах Европы во времена верхнего палеолита, посредством первого в истории появления изобразительного искусства, человек впервые продемонстрировал способность осознавать суть вещей — как сказал бы Хайдеггер, «приводить-к-стоянию» (Zum-stehen-bringen). Вспомните, чему учил нас Аристотель: умозрительное знание и соответствующий умопостигаемый объект — то же самое. Благодаря ekstasis, схватывая саму суть вещей, которые он рисовал (или вырезал), человек становился одержим ими. Он «становился» изображёнными животными. Данное осознание сути животных является дуальным «актом» познания другого и одновременно познания себя: человек обнаруживает себя в животном и находит животное в себе[146].
Теперь становится ясно, почему вполне допустимо предположить, что шаманизм практиковался в Европе в те времена, когда создавались шедевры в пещерах. Причина в том, что шаманизм, по крайней мере, частично, предполагает отождествление с животными или «духами» или «душами» животных. Что буквально означает впитывание шаманом сути животного или его Бытия. Таким образом, «приведение к стоянию Бытия сущего» происходившее в верхнем палеолите могло быть не просто созерцательной активностью, во время которой человек открывается и взирает на суть вещей. Возможно, наши предки верили в силу знаний: что посредством осознания сути, мы не просто узнаём о животных, мы также можем приобрести их силы. (Разумеется, это точка зрения была бы невозможна, если бы не базировалась на более базовой — открытости Бытию, то есть способности к изумлению перед лицом Бытия, безо всякой другой конкретной цели).
Я полностью отвергаю теорию, что рисунки в пещерах являются записями шаманских «трипов», как утверждает Льюис-Уильямс. Гораздо полезнее для их понимания будет сравнение с изображениями, размещаемыми в церквях. Потолок Сикстинской капеллы, к примеру, был результатом тяги Микеланджело как художника изобразить незамутнённую красоту. В то же время, он прекрасно понимал, что эти изображения будут стимулировать прихожан проявлять религиозное рвение (или же провоцировать их духовное пробуждение).
Точно так же, рисунки в пещерах являются выражением желания художника передать, в столь эстетически приятной форме, насколько это возможно, сути изображённых животных. Нельзя не учитывать тот факт, что эти изображения были сделаны в труднодоступных пещерах. Поэтому будет вполне оправданно считать, что эти пещеры могли использоваться для шаманской «инкубации», а изображения на стенах, освещённых факелами, служили помощью шаману.
Вряд ли мы когда-нибудь узнаем наверняка, верна ли эта теория. Однако, это не столь важно, ведь мы можем небезосновательно быть уверенны в чём-то гораздо более значительном: именно в этих рисунках мы обнаруживаем людей впервые становящихся зеркалом природы. Шаманизм, если он возник в пещерах, был бы просто магической модуляцией этой «зеркальности».
146
Шопенгауэр пишет: «Лишь когда познающий индивид возвышается, как было описано, до чистого субъекта познания и тем самым возвышает рассматриваемый объект до идеи, лишь тогда мир как представление выступает во всей своей чистоте и совершается полная объективация воли, ибо только идея представляет собой адекватную объектность воли. Последняя тоже заключает в себе объект и субъект, потому что они суть ее единственная форма; но в ней оба они вполне сохраняют равновесие: подобно тому как объект и здесь есть только представление субъекта, так и субъект, вполне растворяясь в созерцаемом предмете, сам делается этим предметом, ибо все сознание есть уже не что иное, как совершенно ясный образ его».