Искусство иконы, по словам Оливье Клемана, является «преображающим» искусством.
Сходным образом литургия, когда она деградирует в обряд, перестаёт связывать нас с Богом и, наоборот, узаконивает разрыв.
Возможно ли в любом движении выявить первопричину, которая постепенно повлекла всё за собой? Или же имеется скорее совпадение нескольких независимых причин?
Мы часто отмечали некоторую избыточную западную тенденцию к рационализации веры, идущую иногда против свидетельств религиозного опыта. Следует, однако, повторить, что это не собственно западная привилегия.
Несколько раз то же течение чуть было не восторжествовало на Востоке, и не обязательно в результате дурного влияния Запада.
Такое впечатление, что по большей части это вызвано некоторым страхом перед Богом, Бесконечным, Абсолютом; подобно отказу потерять себя, даже потерять наши внушающие доверие границы, которые мы ощущаем перед неизвестным.
Другие, к которым мы причисляем себя, напротив, почти боятся, что недостаточно будут изумлены на пороге Бесконечного.
Отчасти, разница, конечно, в этом. И отчасти, что очень важно, это различие следует искать в истории психики каждого человека[1577].
4 Богословские и практические выводы
Именно в этом отказе от истинного союза между двумя природами, природой божественной и природой человеческой, видим мы глубокую причину потери равновесия, вследствие которой вера постепенно умирает на Западе. Судя по темпам развития, меньше чем через двадцать лет во Франции не останется от Церкви ничего, кроме великого прошлого.
Начиная с момента, когда не допускается взаимопроникновение двух природ, божественной и человеческой, не может и речи быть о том, чтобы освятить человеческую природу. Остаются ещё два решения:
1) Бежать всего, что является человеческим, чтобы найти божественное; это решение, от которого мы так пострадали, особенно начиная с Контрреформации.
2) Объявить, напротив, что всё сотворённое уже является освящённым, поскольку оно создано добрым Богом и не нуждается в освящении, что немного легкомысленно трактует тайну зла и нашей свободы; это то решение, которое почти повсюду расцветает на Западе после последней Мировой войны.
а) Бежать от сотворённого, чтобы найти священное
Уже святой Павел проповедовал смерть «ветхого человека», а святой Хуан де ла Крус «небытие»; но и для первого, и для второго это было только отрицательным аспектом положительного по существу динамизма, благодаря которому Бог формирует в нас нового человека. Но со времён Контрреформации, и в частности для нас во Франции со времён того, что мы называем Французской школой (духовности), «уничтожение» больше не совпадает с формированием Богом в нас нового человека; оно становится нашим делом, предварительным условием, необходимым для любого возможного действия Бога в нас.
Отныне это уничтожение должно быть возможно более полным, как если бы оно стремилось привлечь благодать наибольшей пустотой. Отныне становится понятным, что святость невозможно представить без полного отказа от всякого удовольствия, от всякого земного счастья… Невозможен отныне вопрос о браке, о радости человеческой любви. Речь идёт о том, чтобы порвать со всякими привязанностями, с корнем вырвать всякое желание. Даже кардинал де Берюль, основатель французской школы, несмотря на то, что лично приходит к идее обожения человечества Христом в Его божественной природе, не сумел сделать выводы для нас самих, отойти от этого общего движения мысли. Отец Эрсан, как говорят, уже протестовал и разоблачал желание некоторых кармелиток «вернуться к чистоте, которая была у них до того, как они были созданы[1578]».
Впрочем, Орсибаль указывает на то, что сам кардинал эволюционировал в этом вопросе. В «Жизни Христа» Берюль признаёт, что «Творец, не презирая ничего из того, что он создал, отрекается только от греха в человеке[1579]». Отныне, комментирует Орсибаль, «духовная жизнь исключает только грех, а не творение[1580]», и кардинал наставляет нас отныне стремиться в большей степени к нашему «совершенству» во Христе и в Боге, чем к нашему «уничтожению»[1581]. Однако эта счастливая революция в произведениях кардинала явно запоздала, и, кроме того, она не является его последним словом, ибо к концу своей жизни, под влиянием «жертвенного уничтожения» отца де Кондрана, он возвращается к своим прежним позициям[1582].