Мой дорогой друг, у меня два твоих письма, а я ещё ни на одно не ответил, но причина тут не в небрежении или лени. Недавно я занимался фехтованием у Грюнерса[119] и получил удар саблей по кисти, повредивший мне большой палец, и всего лишь несколько дней, как я могу снова им пользоваться. Правда, я просил этого дуралея Жан-Вера сообщить тебе об этом; не знаю, написал ли он, но теперь у меня уже всё в порядке, и я попытаюсь наверстать упущенное время.
Начну письмо с ответов на самые интересные твои известия.
Как Король может отказать тебе в единственной милости, о которой ты его когда-либо просил! Это невозможно, да я, впрочем, и не думаю, чтобы он мог категорически воспротивиться, с его стороны, возможно, это просто способ продемонстрировать своё неудовольствие тем, что ты предоставляешь своё имя иностранцу; я всё-таки совершенно уверен, что скоро ты получишь письмо, которое осчастливит нас обоих. Говорю «обоих», поскольку ты пишешь так, словно полагаешь, что я счастлив тем, что происходит; ты и минуты не задумался, когда писал эти строки, иначе, конечно, вспомнил бы, что всё, что огорчает тебя, не может радовать и меня, там же, где ты обретаешь счастие, и я его обретаю; к тому же я совершенно сжился с мыслью носить твоё имя и был бы в отчаянии, если бы пришлось от него отказаться.
Мне представляется, что всего труднее будет добиться благосклонности Императора, ведь я и впрямь ничего не сделал, чтобы заслужить её. Креста он не может пожаловать, потому как все сразу возопят: чин!
На днях должна наступить моя очередь, и, если ничего нового не случится, ты, быть может, меня увидишь поручиком, так как я 2-й корнет, а в полку есть три вакансии; я думаю даже, что было бы неблагоразумно докучать ему с ходатайствами за меня, так как полагаю, что благосклонность его ко мне основывается на том только, что я никогда ничего не просил, вещь для иностранцев, состоящих у них на службе, совершенно непривычная, и, насколько я могу судить, отношение ко мне Императора стоит сейчас дороже, чем то немногое, что он мог бы мне пожаловать. На последнем балу в Аничковом Его Величество был исключительно приветлив и очень долго беседовал со мною. Во время разговора я уронил свой султан, и он сказал мне смеясь: «Прошу вас быстрее поднять эти цвета, потому что я позволю вам снять их только с тем, чтобы вы надели свои», а я ответил, что с самого начала принял эти условия. Император: «Но именно это я и имею в виду, и коль у вас вряд ли будет вскоре возможность надеть другие, советую держаться этих», на что я ответил, что его цвета безмерно прекрасны и мне в них слишком приятно, чтобы спешить их оставить[120]; тогда он принялся отвешивать мне поклоны, шутливо, как ты понимаешь, и объявил, смеясь, что я безмерно учтив, и все присутствовавшие при этом пребывали в великом отчаянии и сожрали бы меня, если б глаза могли кусать.
Из новостей, по правде сказать, ничего интересного нет, разве что приезд господина де Баранта, французского посла[121], который произвёл довольно приятное впечатление своей внешностью, а ты знаешь, здесь это великое дело; вечером в день его представления ко двору Его Величество поинтересовался, знаком ли я с ним, и добавил, что выглядит он совершенно комильфо.
Мадам Соловой[122] очень несчастлива, она только что внезапно потеряла мать; бедная княгиня Гагарина[123] выглядела так хорошо, что смерть её поразила весь город; скончалась она от грудной водянки.
Едва не забыл рассказать историю, которая вот уже несколько дней составляет предмет всех разговоров в Петербурге; она поистине ужасна, и захоти ты поведать её некоторым моим соотечественникам, они сумели бы состряпать из неё отличный роман. Вот эта история: в окрестностях Новгорода есть женский монастырь, и одна из монашек славилась красотой на всю округу. В неё безумно влюбился некий драгунский офицер[124]. Он больше года её преследовал, и она согласилась наконец встретиться с ним при условии, что придёт он в монастырь пеший и без провожатых. В назначенный день он вышел из дому около полуночи, явился в указанное место и встретил монашку, она же, не произнося ни слова, повела его в монастырь. Придя в её келью, он нашёл превосходный ужин с разнообразными винами. После ужина он решил воспользоваться уединённым этим свиданием и стал уверять её в величайшей любви; она же, выслушав его с полнейшим хладнокровием, осведомилась, какие доказательства своей любви он может дать. Он обещал всё, что приходило в голову, — среди прочего, что, если она согласна, он похитит её и женится, — она же на всё отвечала, что этого мало. Наконец офицер, доведённый до крайности, объявил, что сделает всё, что она ни попросит. Заставив его в том поклясться, она взяла его за руку, подвела к шкафу, показала мешок и сказала, что если он унесёт его и бросит в реку, то по возвращении ему ни в чём не будет отказа. Офицер соглашается, она выводит его из монастыря, но, не сделав и 200 шагов, он почувствовал себя дурно и упал. По счастью, один из его товарищей, издали шедший за ним от самого дома и ожидавший близ монастыря, тотчас подбежал к нему. Но было слишком поздно: несчастная отравила его, и он прожил лишь столько, чтобы успеть обо всём рассказать. Когда же полиция открыла мешок, то нашла в нём чудовищно изуродованную половину тела какого-то монаха. Монахиню сразу арестовали, и сейчас идёт судебный процесс; по всей видимости, он не будет слишком долгим; не пойди товарищ за этим беднягой, оба преступления остались бы безнаказанными, потому что мерзавка всё прекрасно рассчитала.
120
Речь идёт о белых из страусовых перьев плюмажах императорской гвардии и белых геральдических цветах французского королевского дома.
121
Барон Амабль-Гийом де Барант в декабре 1835 г. приступил к исполнению обязанностей посла Франции при русском дворе.
122
Наталия Андреевна Петрово-Соловово, урождённая княжна Гагарина (1815—1893), с 21 февраля 1834 г. жена штаб-ротмистра Кавалергардского полка Григория Фёдоровича Петрово-Соловово (1806—1879). Оба — хорошие знакомые Пушкина.
123
Княгиня Екатерина Сергеевна Гагарина, урождённая княжна Меншикова (1794—1835) — вдова князя Андрея Павловича Гагарина (1787—1828).
124
Речь идёт о штабс-капитане лейб-гвардии Драгунского полка Александре Фёдоровиче Баженове, отравленном 26 ноября 1835 г.