Mon cher ami la lettre ci-jointe vous aurez la bonté de la lire et puis de l'envoyer à son adresse si toutefois elle est bien. Voilà son historique: tu te rappelles sans doute de la personne qui est venue l'année dernière à Pétersbourg et tu sais aussi quels ont été nos rapports ensemble; après son départ elle m'avait prié de lui écrire pour le tenir au courant de ce qui se passerait, je m'en suis abstenu et je crois avoir bien fait, et les deux lettres dont je parle ne sont qu'une fiction pour m'en débarrasser cependant sans l'offenser, car c'est une personne qui a rendu des services à mon beau frère. Voilà pourquoi j'en ai eu recours à ce moyen: ne recevant pas de mes lettres, il m'a écrit il y a quelque temps pour s'en plaindre, puis il m'a donné de nouvelles commissions que j'ai remplies très fidèlement, mais l'on m'a conseillé de rompre poliment avec lui vu que cette correspondance ne pouvait servir à rien si ce n'est [à] me compromettre.
De plus il m'avait aussi marqué que son intention était de revenir l'été, et l'on m'a chargé de l'en détourner, sans cependant [le] lui dire ouvertement, voilà pourquoi la dernière phrase de ma lettre, enfin si elle ne remplissait pas son but ou si tu la trouvais mal écrite, tu me feras plaisir en l'écrivant toi-même, chose que tu peux faire très facilement car il n'a jamais vu une ligne de mon écriture; quoiqu'il m'eût écrit très souvent pour savoir le résultat de mes démarches, moi j'ai toujours fait les réponses verbalement. J'ai trouvé cela plus prudent.
Mes chemises n'arrivent pas et Dieu sait quand je les aurai. Gevers a une pièce de toile qu'il veut me vendre au prix coûtant. Je ne sais pas si je dois la prendre ou non. J'attends ton conseiclass="underline" en attendant le bruit court qu'il veut se marier, qu'il en a au moins fait la demande. Je ne sais pas encore quelle est la malheureuse, mais j'espère que de plus grandes informations me mettront sur les traces.
Adieu mon cher, je t'embrasse comme je t'aime.
d'Anthès
Петербург, 6 января 1836
Мой драгоценный друг, я тоже спешу сказать тебе, сколько счастья доставило мне твоё письмо от 24-го: я же знал, что Король[125]не станет противиться твоей просьбе, но думал, что это причинит больше препятствий и хлопот, и мысль о том была мне тягостна, поскольку дело это оказывалось для тебя ещё одним поводом для огорчений и беспокойств ради моего счастья. Меж тем уже скоро наступит для тебя пора отдыхать да любоваться, как я стараюсь быть достоин всех твоих благодеяний; однако будь вполне уверен, мне ничуть не нужен был королевский указ, чтобы не расставаться с тобою и посвятить всё своё существование тебе — олицетворению того, что есть самого доброго в мире и что я люблю более всего, да, более всего, теперь я могу так написать, раз ты в Париже и я не рискую, что ты где-нибудь забудешь или обронишь письмо, ведь в Сульце есть люди, которых это огорчило бы, а, находясь на вершине счастия, не следует забывать об остальном мире. Однако нежность — чувство, столь неотрывно сопутствующее благодарности, и оттого я люблю тебя больше, чем всех своих родственников вместе, и не могу долее откладывать это признание. Может быть, нехорошо обнаруживать подобные чувства, но что поделаешь, никогда не умел я владеть собою, даже в самых обычных обстоятельствах, как же ты хочешь, чтобы я устоял перед желанием дать тебе прочесть всю глубину своего сердца, где нет и никогда не будет ничего тайного от тебя, даже того, что дурно, — ты ведь добр и снисходителен, и я на это полагаюсь, как и на твою дружбу, уж она-то меня не оставит, убеждён, так как никогда в жизни я не сделаю ничего такого, чтобы лишиться её.
Поздравляю, что ты наконец в Париже, и уверен, что это пойдёт тебе во благо, если только не станешь часто посещать салоны иностранцев, где для людей нервических слишком неблагоприятная обстановка, а я думаю, что ты как раз из их числа.
Настоятельно рекомендую тебе одного из моих давних друзей, о котором ты, без сомнения, много слышал в Сульце, — это маркиз де Лавиллетт; он большой умница и всю свою жизнь провёл в Париже, так что он будет полезен тебе во всех делах. Меня он очень любит и, что ещё важнее, не раз это доказывал; мы провели вместе 18 месяцев в деревне близ Блей[126], и, не будь его, я наделал бы немало глупостей. Словом, когда увидишься с ним, расскажи, коли захочешь сделать ему приятное, подробно обо мне и будь с ним мил. Он вполне этого заслуживает.
Твой рассказ о жене моего милейшего кузена изрядно меня позабавил; он показывает, что она всё та же; ещё 3 года назад, в первый её приезд, мы помирали со смеху, когда Адель[127], у которой был к этому особый талант, уговаривала её, к великой радости всей компании, расказывать истории из прошлой жизни; особенно часто её расспрашивали о людях из её окружения, причём все они носили невероятные имена; в дополнение ко всему, что тебе о ней порасскажут, признаюсь, без всякого тщеславия, что я никогда не был увлечён ею, зато она мною была; в какое же отчаяние она меня приводила, говоря, со своим лотарингским выговором: «Я сильно люблю вас, кузен, ну а что касаемо мужа — вот уж урод и дурень, — то я вольна любить своих родственников как хочу». И вот однажды, когда все собрались на прогулку, она слегла, сказавшись больной, и послала за мною; я нашёл её в постели, одетой весьма небрежно. Сказав, что попросила меня прийти, потому что ей кажется, будто время без меня тянется бесконечно, милейшая дама без обиняков дала понять, что, стоит мне только пожелать, отказа от неё мне не будет ни в чём. Я всё же устоял, не столько из добродетели, сколько оттого, что был в ту пору безумно влюблён в свою жидовочку, проводил у неё все ночи и едва стоял на ногах. Но вернёмся к милой кузине: похоже, муж её посчитал, что ему не может быть безразлично, как любит его жена родственника, и, заметив эту любовь, тотчас заставил её уехать, к общему, кстати, удовлетворению. И всё же человек он грубый, хотя, по правде говоря, жаловаться ей не на что, плата за титул графини никогда не бывает слишком дорогой, а она только его и хотела, иначе никогда не вышла бы за столь обиженное природой создание. Его брат, хоть и чудовищно заикается, в сто раз приятней[128].
125
Король Нидерландов после долгого рассмотрения прошения Геккерена, благосклонно отнесясь к нему, не захотел, тем не менее, нарушать существовавшие законы, а потому, не дав согласия на усыновление, не стал возражать против того, чтобы Дантес носил фамилию Геккерен и был инкорпорирован в нидерландское дворянство, получив перед тем нидерландское гражданство.
126
Здесь Дантес допустил явную описку. Следует читать: 8 месяцев. Речь идёт о месяцах, проведённых Дантесом и другими лицами, в том числе упомянутым маркизом де Ла Виллеттом, верными герцогине Беррийской, вблизи от крепости Блей, в которой та была заключена с 15 ноября 1832 г. по июнь 1833-го.{2}
127
Жена одного из дальних родственников Дантеса (см. стр. 93 [См. письмо XIV: "муж мадам Адель". —