В этом же письме, выражая надежду на завтрашнюю встречу, Дантес заканчивает фразу загадочными для нас словами: «…мне любопытно посмотреть, сильно ли выросла картошка с прошлого раза». По поводу этого подчёркнутого Дантесом слова, понятного только ему и невесте, можно высказать осторожное предположение, что речь идет о ребёнке, которого Екатерина Гончарова в то время уже носила.
Итак, приходится поневоле возвращаться к вопросу, интимнейшему по своей сути, но который, тем не менее, десятилетиями муссировался самыми авторитетными пушкинистами, желавшими истолковать важнейший эпизод дуэльной истории Пушкина и Дантеса. Суть вопроса заключалась вовсе не в стремлении заклеймить Екатерину Гончарову в добрачной связи, а в попытке объяснить странный брак Дантеса не одним лишь стремлением избежать дуэли, которая являлась для обоих Геккеренов крахом их карьеры при любом её исходе. Щёголев, анализируя ситуацию, высказал утверждение, выделенное им в своей книге разрядкой и жирным шрифтом: «Проект сватовства Дантеса к Екатерине существовал до вызова». Одним из доводов в пользу такого заключения исследователя оказывается письмо Ольги Сергеевны Павлищевой отцу Сергею Львовичу от 2 октября 1836 года из далёкой Варшавы: «Вы мне сообщаете новость о свадьбе м-ль Гончаровой…» Учитывая расстояния и медлительность почты, очевидно, что такую новость Сергей Львович должен был узнать не позднее середины октября, задолго до того, как это стало общим достоянием. За десятки лет никто не опроверг и не истолковал этого несоответствия. Это сделала в наши дни С.Л. Абрамович, отдавшая, можно так сказать, жизнь исследованию дуэльной истории Пушкина. Она выявила ошибку в старом прочтении французского текста письма, в котором вместо «M-lle Gontcharoff» значится «M-r Gontcharoff», т.е. «Г-н Гончаров» — Сергей Николаевич, женившийся на баронессе Шенк. Так был отвергнут этот довод Щёголева.
Но всё-таки этому письму знаменитый пушкинист уделяет лишь несколько строк. В своих рассуждениях Щёголев основывается прежде всего на записях Жуковского, конспективно фиксировавшего все события, последовавшие после 4 ноября 1836 года, дня получения Пушкиным анонимного пасквиля, который привёл в конечном итоге к дуэли. 7 ноября по вызову письмом Жуковский посещает Екатерину Ивановну Загряжскую, а сразу от неё направляется к Геккерену, с которым он и так уже достаточно много говорил накануне у Пушкина. Запись об этих визитах: «Поутру у Загряжской. От неё к Геккерену. (Mes antécedénts[174] — неизвестное — совершенное прежде бывшего). Открытия Геккерена. О любви сына к Катерине (моя ошибка насчёт имени). Открытие о родстве, о предполагаемой свадьбе. — Моё слово. — Мысль всё остановить…»
Для Жуковского, желавшего всеми силами предотвратить дуэль, все эти «открытия» казались спасительными, но у Пушкина они вызвали вспышку ярости. Жуковский записывает: «Его бешенство». Было ли оно вызвано только хитросплетениями Геккерена, желавшего избежать дуэли и обманувшего доверчивого Жуковского, или же среди открытий было и сообщение о связи свояченицы Пушкина с Дантесом? Можно не доверять Геккерену, устно и письменно уверявшему всех и каждого, что проект женитьбы существовал ранее вызова на дуэль со стороны Пушкина, но ведь и Жуковский письменно сообщает Пушкину о бывшем в его руках материальном доказательстве, что «дело, о котором теперь идут толки, затеяно было ещё гораздо прежде вызова». А толки о женитьбе Дантеса с 17 ноября 1836 года, дня официально объявленной помолвки, стали достоянием всех гостиных Петербурга, а затем и Москвы. Кто только не поражался этому неожиданному сватовству и не стремился постичь его причину. О том, что сватовство состоялось под дулом пистолета, современники узнают много позже. Пушкин, казалось, поставил Дантеса в смешное положение, но в несколько дней распространяется слух о рыцарстве Дантеса. Вяземский писал позднее об этой сплетне: «Часть общества захотела усмотреть в этой свадьбе подвиг высокого самоотвержения ради спасения чести г-жи Пушкиной».