В одном этом абзаце лаконично обрисованы не только внешность двух царей (двоюродных братьев), но и черты характера, которые впоследствии неоднократно проявлялись в их деятельности.
А поскольку, по убеждению летописца, характер царя определяет его политику, он выделяет те черты характера, которые оказывают влияние на царские поступки, на всю его деятельность и вообще на судьбу государства.
У нас еще не изучены приемы риторики, которыми традиционно пользовалась грузинская историография. Еще не произведен сравнительный анализ взаимосвязи, взаимоотношения отдельных летописей всего свода «Картлис цховреба», не сопоставлены общие места.
Жамтаагмцерели начинает свою историю с воцарения Лаша-Георгия и до конца прослеживает за событиями. Но в летописи часты отступления от хронологии, перемежаемость событий, происшедших в более поздний период.
Великий грузинский историк И. Джавахишвили посвятил изучению произведения Жамтаагмцерели специальный труд. Путем детального анализа летописи ученый приходит к заключению, что «наш летописец был человеком развитым; рассуждения его обычно правильны и трезвы, но вместе с тем проявляет свободу суждений. Изучая Жамтаагмцерели, ученый убеждается, что автор владел несколькими языками (греческий, монгольский, уйгурский, персидский), хорошо знал греческую, римскую и персидскую историческую литературу. Летопись пестрит монгольскими и персидскими цитатами, свидетельствами греческих авторов. Неоднократно привлекает он свидетельства из Священного писания.
Наблюдения И. Джавахишвили явно показывают, что Жамтаагмцерели использовал многие негрузннские, иностранные источники. Были источники и грузинские. Он часто называет имевшиеся в его распоряжении грузинские источники, приводит свидетельства из них, соглашается с ними или оспаривает. Он не следует слепо этим свидетельствам, а сопоставляет их и дает свои заключения. «Историческую правду он выясняет по первоисточникам. А это уже зачаток критического метода и является первым опытом исторической критики в грузинской литературе», — авторитетно заявляет И Джавахишвили.
Тщательный анализ произведения Жамтаагмцерели привел И. Джавахишвили к окончательному заключению, что «достоинством грузинского летописца является его нелицеприятие и объективность». «Как выясняется, сочинение нашего летописца надо считать историческим источником, достойным доверия».
Единственное сомнение возникает у И. Джавахишвили только в отношении тех неправдоподобных сказочных элементов, которые так обильно разбросаны в летописи: «...Прямо изумительно, как случилось, что автор включил столько «сказок», как, например, рассказ о любви к сыну Лаша-Георгия змей, сидящих в подземелье, или же о скачке на трехногом коне в течение целого дня и ночи, или же о падении городских стен от собачьего лая». Некоторые из тех, кому было на руку объявить произведение Жамтаагмцерели источником, недостойным доверия, для того, чтобы укрепить собственные, необоснованные соображения, воспользовались этим сомнением И. Джавахишвили. Но никакими примерами суеверия нельзя обосновать достоверность или сомнительность исторического источника. В качестве иллюстрации можно привести труды многих историков не только времен монгольских нашествий. Можно назвать и Фукидида, и Плутарха, и Тита Ливия, и Тацита, и Ибн-аль-Асира, и Рашида-ад-Дина, и многих других.
Ни один из классиков исторической литературы не был атеистом-марксистом. Они были идолопоклонниками или исповедовали Христа или Магомета. Их вера была глубока, но они так же верили чудесам, как реальным фактам. Эту истину хорошо сознавали мыслители прошлого. Вот что пишет замечательный французский философ Мишель Монтень, говоря о Таците: «Свидетельства его кажутся порою слишком уж смелыми, как, например, рассказ о солдате, который нес вязанку дров: руки солдата якобы настолько окоченели от холода, что кости их примерзли к ноше да так и остались на ней, оторвавшись от конечностей. Однако в подобных вещах я имею обыкновение доверять столь авторитетному свидетельству. Такого же рода и рассказ его о том, что Веспасиан по милости бога Сераписа исцелил в Александрии слепую, помазав ей глаза слюной. Сообщает он и о других чудесах, но делает это по примеру и по долгу всех добросовестных историков: они ведь летописцы всех значительных событий, а ко всему происходящему в обществе относятся также толки и мнения людей»[5].
В доказательство того, что наш летописец в этом отношении не оригинален и не составляет исключения среди историков прошлого, можно было привести множество примеров из произведений всех историков его времени или их предшественников, причем гораздо более неправдоподобных, чем скромные чудеса нашего летописца.
Но разве только потому что Плутарх, Тацит, Светоний или Ибн-аль-Асир в своих произведениях уступают место чудесам, наука когда-нибудь отказывала им в достоверности повествования?
Современный французский историк Марк Блок заключает по поводу подобных соображений: «Если картина мира, какой она предстает перед нами сегодня, очищена от множества мнимых чудес, подтвержденных, казалось бы, рядом поколений, то этим мы, конечно, обязаны прежде всего постоянно вырабатывавшемуся понятию о естественном ходе вещей, управляемом незыблемыми законами. Но само это понятие могло укрепиться так прочно, а наблюдения, ему как будто противоречившие, могли быть отвергнуты лишь благодаря кропотливой работе, где объектом эксперимента был человек в качестве свидетеля. Отныне мы в состоянии и обнаружить, и объяснить изъяны в свидетельстве. Мы завоевали право не всегда ему верить, ибо теперь мы знаем лучше, чем прежде, когда и почему ему не следует верить. Так наукам удалось освободиться от мертвого груза многих ложных проблем».
И Джавахйшвили прекрасно понимал сущность этого вопроса. Он считал Жамтаагмцерели достоверным, образованным и здравомыслящим автором, но в защиту от нападений поспешных посягателей он вынужден был проявить по отношению к нему излишнюю научную осторожность и под конец сформулировать невольно возникающее сомнение: не включены ли эти места последующими переписчиками?
Повествование Жамтаагмцерели часто напоминает плач Иеремии, и не только в том, что он оплакивает развалины своей родины. Беспредельно печален и исполнен отчаяния тон повествования. Судьбой уготовано было ему оплакивать победоносную Грузию XII века. Большая часть его истории — горестный рассказ об унижении и падении оскорбленных и разочарованных. Это картина вековой, долгой, темной ночи, на черном фоне которой изредка возникают проблески истинного рыцарства, мужества и редкого благородства.
У хроники Жамтаагмцерели утеряны начало и конец. И хотя мы знаем, что автор дожил до желанного освобождения родины от монгольского ига, повествование его, доведенное до царствования Георгия Блистательного, внезапно обрывается на первых же строчках рассказа о новых ужасах. «И начало светило восходить. Язык же мой не поворачивается высказать достойное удивления и ужаса». Такой невольный конец так внезапно прерванного повествования полностью соответствует всему содержанию летописи, духа и судьбы самого несчастного летописца, которому было суждено быть повествователем бедствий, автором страниц, написанных слезами и болью.
Историко-политическая концепция Жамтаагмцерели патриотична и национальна. Он знает: история, жизнь народа продолжается; зло может присутствовать и в будущих взаимоотношениях людей, а поэтому примеры добра и зла должны остаться в качестве урока людям всех времен, как указатель направления и пути, которым им надлежит следовать. Исходя из этого, подобно библейскому пророку, он ободряет и предостерегает потомство моральными примерами, которым надо следовать или остерегаться. По его мнению, из числа предков образцами добра и совершенства являются Давид и Тамар, а образцами зла и низости — сыновья Багваши-Кахабера. В соотношении с этими историческими ориентирами оценивает он свершения деятелей монгольской эпохи, сравнивая с их поступками каждый значительный шаг этих личностей! Окончательное решение он выносит, только подводя итоги. Вполне естественно, что, повествуя жизнь Грузии в эпоху падения, Жамтаагмцерели живописал бы общую картину разложения нации и представил бы множество примеров моральной деградации отдельных личностей. А в летописи Жамтаагмцерели дело обстоит совершенно иначе. Ни в одной из хроник «Картлис цховреба» не приведено столько примеров моральной чистоты и благородства, самоотвержения ради народа и ближнего. Из многочисленных примеров геройства и нравственного совершенства, пересказанных Жамтаагмцерели, выберем несколько: