До этой минуты Анна де Пальме слушала с поджатыми губами, однако тут оживилась.
— Этта Пальм выразила протест против законопроекта, — продолжала Екатерина, — который предписывал полиции подвергать двухмесячному заключению замужних женщин за супружескую неверность, тогда как измены мужей объявлялись ненаказуемы.
— И чем кончилось дело? — живо спросила Анна де Пальме.
— Сие мне неведомо, — равнодушно пожала плечами Екатерина. — Доподлинно знаю, что сейчас Этта Пальм находится в тюрьме: то ли за шпионаж в пользу бог весть какой из стран, то ли за связь с якобинцами, среди коих у нее было множество любовников…
— Осмелюсь сказать вашему величеству, что я и это сравнение не нахожу удачным! — воскликнула Анна де Пальме, которую обидчивость сделала дерзкой. — Я ненавижу всех и всяческих революционеров, а работать на другое государство во вред России не смогла бы. Я предпочла бы умереть!
— Не надо, моя дорогая, — твердо сказала Екатерина. — Мне нужны ваша жизнь и ваша помощь. Что вам известно о Екатерине Романовне Дашковой?
Вот тут-то и состоялся разговор, с коего было начато наше повествование.
Княгиня Дашкова, эта Томирис с французским диалектом, как прозвал ее Вольтер,[9] не только усвоила мужские вкусы и манеры, но и как бы обратилась совсем в мужчину, заняв должность и неся обязанности директора Академии наук и президента Русской академии. При этом она усиленно просила Екатерину назначить ее гвардейским полковником, однако та отказала. Ее раздражало постоянное хвастовство Дашковой, из которого следовало, что якобы она возвела императрицу на престол. Екатерине было тошно постоянное напоминание о том, что престолом она фактически обязана кровавому комплоту. Ей хотелось иметь какое-то оружие против бывшей подруги… и она вспомнила о прежних пристрастиях Екатерины Романовны, которая некогда набивалась великой княгине Екатерине Алексеевне не только в наперсницы и соратницы по борьбе. Именно потому Дашкова и ненавидела Григория Орлова, что видела в нем соперника в борьбе за сердце (и тело) обожаемой женщины. Именно потому Орлов и настаивал на изгнании Дашковой, что опасался страшного ущерба для репутации своей венценосной подруги.
И теперь Екатерине пришла в голову мысль выяснить, сохранились ли у Дашковой былые распутные пристрастия, а если да, нельзя ли с их помощью держать эту неистовую сторонницу гинекократии[10] в ежовых рукавицах.
Анна Пальме провела тот же эксперимент, что и с фрейлиной Головиной, — и добилась аналогичного результата. После чего Дашкова твердо запомнила старую русскую пословицу: «Всяк сверчок знай свой шесток!»
Между прочим, сравнивая себя с Екатериной Медичи, наша Екатерина была не столь уж далека от истины. Анна де Пальме заблуждалась, думая, что лишь она является секретной агенткой императрицы. Некоторое время назад государыня уже попыталась воспользоваться услугами одной из своих фрейлин, Елизаветы Бутурлиной, для того чтобы воздействовать на мировую политику. Екатерина хотела, чтобы фрейлина Бутурлина — ни больше ни меньше! — отправилась в Стокгольм и там обольстила нескольких сенаторов, опасных для проведения русских интересов в Швеции. Выполнить задание молодой даме не удалось, однако она, удостоенная доверия императрицы, слишком много возомнила о себе и стала держать открытый дом, который злословы называли маленьким Кобленцем, памятуя, что французские аристократы, бежавшие от террора в этот немецкий городок, вели совершенно распутную жизнь.
Екатерина попыталась призвать фрейлину к порядку, однако та уверяла, что не провинилась перед государыней ничем, на нее-де клевещут злые люди. Вот тут-то Екатерина и поручила Анне де Пальме выяснить, чиста ли Елизавета Бутурлина как снег или черна будто сажа.
Спустя несколько дней пребывания в доме дерзкой фрейлины Анна с торжеством представила императрице свою добычу: несколько сатирических куплетов, написанных Бутурлиной и ее подругой, госпожой Эльтампт, и осмеивающих императрицу и ее фаворитов, в также несколько непристойных карикатур. Среди них была одна, на которой Екатерина в неприличной, сладострастной позе изображала Париса среди трех обнаженных братьев Зубовых, причем она явно затруднялась, которому из них передать золотое яблоко.
Екатерина была так разъярена этим толстым намеком на тонкие обстоятельства, что прогнала Бутурлину и Эльтампт прочь от двора. Однако нового задания Анна де Пальме получить не успела, потому что буквально спустя два или три дня императрицу разбил удар и она умерла.
«Смерть двух для меня божественных благотворителей похитила с собою и все мое благополучие», — писала позднее Анна де Пальме, намекая на кончину не только Екатерины, но и Безбородко, который пережил государыню на три года.
Наслышанный о незримых подвигах той, которую он называл не иначе, как «дама-невидимка», Павел сначала предложил Анне де Пальме место фрейлины при дворе, однако не удивился ее отказу и попросил продолжать прежнее занятие.
Увы! Несмотря на 25 тысяч рублей подарка, присланного ей императором (якобы он некогда брал деньги у Ивана Перфильевича Елагина, да забывал вернуть), «невидимка» приуныла. Она уже попривыкла, что ее донесения способствуют тихому, незаметному и безболезненному искоренению опасных зараз при дворе. Однако Павел готов был предавать ее осторожные выводы гласности и делать их доказательством еще не свершенных, а частенько даже и не замышлявшихся еще преступлений.
Поэтому Анна де Пальме стушевалась, ушла, елико возможно, в тень, сделав вид, что больна, что «утратила нюх»…
Время вполне подтвердило ее предусмотрительность, потому что очень скоро власть в России вновь переменилась, и на престол взошел Александр.
Анна де Пальме уже не высовывалась со своим волонтерством. Однажды она обожглась на своем желании служить мущине, пусть и императору, поэтому теперь решила выждать и посмотреть, как поведет себя по отношению к ней новый государь.
Скучала ли она о той поре, когда весьма лихо изобличала «ошибки современников моих», как она писала в дневнике? Видимо, да, ежели из-под пера ее в это время выходили стихи следующего содержания:
А император Александр кое-что знал о загадочной даме-невидимке, знал также, кто она такая. И… решил понаблюдать за Анной.
Несколько раз он проезжал мимо ее дома или нарочно встречался на верховой прогулке — в те блаженные времена цари не столь боялись за свои жизни, как правители последующих поколений: по сути дела, пока не начались покушения на Александра II, в России не уделялось особого внимания охране правящих особ.
В своей рукописи Анна де Пальме почему-то описывает эти поездки государя как попытку волокитства: «Что бы это значило? Знаю, что наш пол заслуживает особенное монаршее благоволение, но мне уже 34 года (подумала я), и, следственно, здесь что-нибудь да другое кроется!»
К слову сказать, кто-то из архивистов, определивших записки Анны де Пальме на хранение в секретных фондах, сделал пометку на полях возле сего места: «Вранье — девушкам часто грезится, что за ними гоняются мущины. Ничаво не бывало!» Как видим, автор сей памятки совершенно не поверил в попытку сей пожилой девицы пококетничать с мужчиной хотя бы в воображении!
Неведомо, сколько бы времени еще выжидала Анна де Пальме и как долго присматривался бы к ней Александр, однако случилось так, что в руки нашей дамы-невидимки случайно попал материал, разъясняющий, кто на самом деле был виновником случившейся недавно смерти Валериана Зубова — младшего брата бывшего фаворита и прямого участника переворота 11 марта 1801 года. Александр, хоть и удалил от двора почти всех, кто мог бы даже косвенно напомнить ему, что столь осуждаемое им цареубийство произошло с недвусмысленного согласия благородного царевича, все же старался смыть с себя всякие подозрения в мелкой мстительности бывшим соратникам по комплоту. Поэтому он очень опасался, что смерть Зубова будет приписана ему. Однако некое письмо, добытое Анной де Пальме, позволяло предположить, что речь идет всего лишь о crime passionnel,[11] а более ни о чем.
9
Томирис — царица масагетов (VI в. до н. э.), победившая и убившая царя Кира Старшего в войне, которую он предпринял против масагетов. Вольтер намекал на участие Дашковой в перевороте 1762 г.