И одновременно с этим занимает не менее прибыльный пост казначея-распорядителя королевской лотереи, устроителем которой в 1695–1696 годах выступает трижды. В связи с чем путешествует по английским городам и весям, находится в свите Вильгельма во время его поездки в Ирландию. Бросает галантерейный бизнес (не по чину!), становится совладельцем кирпично-черепичного завода в Тилбери; до нас дошла расписка на двадцать фунтов стерлингов, «выплаченных мистеру Даниелю де Фо за поставку кирпичей на строительство больницы в Гринвиче».
И продолжает печататься – теперь уже регулярно.
Глава III
У позорного столба
Дефо воспрял. У него высокие – самые высокие – покровители; иные свои сочинения, например «Об опасности, грозящей религии, и о вероятности религиозной войны в Европе» он даже позволяет себе посвятить его величеству, «величайшему и лучшему из монархов, которого я вправе назвать не только государем, но и своим господином». В своих памфлетах, трактатах, стихах Дефо возносит хвалу Вильгельму без всякого удержу:
«Без тени тщеславия скажу, что имею честь знать его величество лучше, чем его недруги знают его лошадь. И если только мое свидетельство способно еще что-то добавить к его безупречной репутации, имею полное право сказать: наш государь – не только человек высоконравственный, но и глубоко набожный, что присуще не многим монархам на этом свете и во все времена».
И с этих пор берет за правило откликаться на самые громкие, тревожные события в стране и в мире. Активно печатается – кстати, вместе со Свифтом – в газете своего друга Джона Дэнтона «Афинский Меркурий» с подзаголовком «Казуистическая газета». Освещает как свежие новости, так и вечные проблемы, от религиозного диссидентства до воспитания детей, придумывает каверзные (казуистические) вопросы: «Как мужьям надлежит обращаться с женами?», «Восстанут ли чернокожие из мертвых в день Страшного суда?» Или: «Какой грех тяжелее? Лгать или есть скоромное в постный день?» И выдает эти вопросы за читательские – что-что, а пудрить читателям мозги умеет как никто.
Охотно пишет и на политические темы. Никогда бы не согласился со своим врагом и антиподом Свифтом (Свифт – доктор богословия, Дефо – купец, «галантерейщик»; Свифт – тори, Дефо – виг; Свифт – англиканин, Дефо – раскольник, нонконформист), который в апреле 1713 года после подписания Утрехтского договора в сердцах воскликнет: «Чтобы она сгорела, эта политика! Как бы я хотел очутиться вдали от дворов и министров!». Хотел очутиться – и очутился: в том же 1713 году был навечно сослан в «гнусный Дублин в презренной Ирландии», подальше от дворов и министров. Дефо же всегда стремится – и не скрывает этого – быть поближе ко двору, во всяком случае, ко двору своего кумира и благодетеля Вильгельма.
Поднимают в очередной раз голову якобиты. И Дефо пишет «Новое открытие старой интриги. Сатира на измену и тщеславие» – обличительную сатиру в стихах, его первый поэтический опыт. Но не последний.
«Дня не проходило, чтобы он не написал стихотворение, – вспоминает Дэнтон. – Можно подумать, что этот человек рифмует во сне».
Стихи у Дефо, скажем прямо, так себе, как говорится, оставляют желать. Ему не сравниться с блестящим поэтом, критиком и переводчиком, мастером меткой эпиграммы и пародии, ближайшим другом Свифта Александром Поупом, про которого Свифт писал: «Он поместит, умен и краток, / В две строчки то, что я – в десяток»[9]. Далеко ему и до «поэта поэтов» Джона Драйдена. Между тем себя он считал прежде всего поэтом – впрочем, относительно своего уровня, в отличие от многих начинающих литераторов, не обольщался:
«Рискну предсказать, что меня будут ругать за неряшливый стиль, нескладные рифмы и бедный язык».
А вот переводчиком, хотя знал много языков, и современных, и классических, Дефо не был, разве что выдавал свое, оригинальное, за переведенное; бывало и такое. Но на переводы – отзывался. За несколько лет до смерти в «The Original Weekly Journal», владельцем которого был предприниматель и издатель Джон Эпплби, чьим именем Дефо нередко подписывался, в номере от 31 июля 1725 года пишет злую сатиру на перевод Поупом «Илиады». Обвиняет смеха ради Поупа в плагиате; мало сказать Поупа – самого слепого Гомера: