Обратившись к некоторым теоретическим работам Хармса конца двадцатых и начала тридцатых годов, мы сможем проследить, какой след оставили в его творчестве размышления Матюшина и Малевича. Ясно, что Хармс был гораздо ближе ко второму, нежели к первому, в чем мы еще убедимся. Но нам казалось важным остановиться на руководителе «Зорведа» по многим причинам. В первую очередь потому, что он, являясь ветераном футуризма, был носителем его идей с самого возникновения футуризма: неоспоримо то, что он являлся мыслителем для всех своих современников и даже для Малевича[441]. Затем, даже если Хармс не продолжил свою деятельность в ГИНХУКе, работа, которая осуществлялась в этом институте, имела, без сомнения, отклик у тех, кто участвовал в художественной жизни города. И наконец, потому, что в центре внимания всего этого поколения, вышедшего из авангарда 1910-х годов, находилась проблема отношения, существующего между реальным миром и системой беспредметного изображения. Важно понять суть этого вопроса и разные варианты ответов, которые на него последовали («пространственный реализм», «интуитивный реализм», «реализм заумный» и т. д.), чтобы попытаться объяснить понятие реальное искусство.
Нуль, Ноль, Бесконечность
В одной из тетрадей Хармса мы находим тексты философийского характера, написанные им сразу же после его работы в ГИНХУКе и попыток совместного творчества с Малевичем и охватывающие период от 8 августа 1927 года по июль 1931-го, то есть с момента образования ОБЭРИУ и до лета, предшествовавшего первому аресту поэта[442]. Эти хронологические уточнения являются нелишними, поскольку, как мы вскоре сможем убедиться, этим годам свойственна некая философская наполненность и, следовательно, поэтическая зрелость, которой репрессии вскоре нанесут непоправимый удар.
Для начала остановимся на двух дополняющих друг друга текстах[443], написанных в то же время и рассматривающих, во-первых, нуль, а во-вторых, круг, так как эти понятия уподобляемы друг другу и не только в геометрическом плане: «Нуль и ноль» и «О круге» (1931)[444]. Сначала Хармс опровергает общепризнанную идею, что причиной существования чисел является их положение в числовом порядке. Следовательно, становятся недействительными и понятия «больше» и «меньше». Числа существуют «как таковые»[445], каждое само по себе, и именно человеческий разум их распределяет: «Это наше частное условие считать одно число больше другого, и по этому признаку мы расположим числа, создав солярный ряд. Не числа выдуманы нами, а их порядок. Многим покажется, что существо числа всецело зависит от его положения в солярном ряду, но я беру на себя смелость утверждать, что число может быть рассмотрено самостоятельно, вне порядка ряда»[446].
В числовом ряду числа, как части мира, насильно загнаны в систему произвольных взаимосвязей. Но числовой ряд, как и действительность во всей ее целостности, бесконечен, и, следовательно, его невозможно воспроизвести. И только нуль может заключать в себе понятие бесконечности: «Предполагаю и даже беру на себя смелость утверждать, что учение о бесконечном будет учением о ноле»[447]. И Хармс уточняет: «Я называю нолем, в отличие от нуля, именно то, что я под этим подразумеваю»[448].
Это утверждение Хармса можно подкрепить тем фактом, что ноль находится не только в центре, поскольку, если его расположить на линии, он становится точкой отправления двух рядов: отрицательного и положительного; а также еще и тем фактом, что ноль является одновременно символом как начала, так и конца. Это значит, что у него те же свойства, что у воды, о которой мы уже говорили в главе 1.
Хармс отмечает далее, что символ ноля — круг, и называет его «<...> наиболее совершенной геометрической фигурой»[449]. И тут же мы начинаем понимать смысл рассуждения писателя: необходимо достичь изображения совершенства, не разрушая самое совершенство. Действительно, если взять бесконечно малую точку — она неуловима, а как только она становится ощутимой — она исчезает. То же происходит и с прямой: если только задержаться на одной из этих точек, которую можно узнать, прямая перестает быть бесконечной. Они становится несовершенной по мере того, как теряет одну из своих главных особенностей. Хармс находит выход в кривой, то есть в бесконечной деформации прямой: «Прямая, сломанная в одной точке, образует угол. Но такая прямая, которая ломается одновременно во всех своих точках, называется кривой. Бесконечное количество изменений прямой делает ее совершенной. Кривая не должна быть обязательно бесконечно большой. Она может быть такой, что мы свободно охватим ее взором, и в то же время она останется непостижимой и бесконечной. Я говорю о замкнутой кривой, в которой скрыто начало и конец. И самая ровная, непостижимая, бесконечная и идеальная замкнутая кривая будет КРУГ»[450].
441
В выступлении на коллоквиуме, посвященном Малевичу, А. Наков приводит тот факт, что Матюшин был «интеллектуальным светилом» для главы супрематизма. Он отмечает, что в посвящении Матюшину «От кубизма к супрематизму» Малевич предоставлял ему право изменять свой текст; см.: Малевич: 1878—1978 // Actes du colloque 1978. P. 119. Отметим еще, что Матюшин фигурирует в списке лиц, приглашенных для участия в дискуссии после вечера ОБЭРИУ «Три левых часа» 24 января 1928 г. (см.:
442
Тетрадь, которую мы будем изучать во второй части этой главы, хранится в ОР РНБ (ф. 1232. Ед. хр. 371). Она представляет собой рукопись, как бы подготовленную к изданию, тщательно переписана и содержит следующее оглавление: «Измерение вещей (17—21 ноября 1929); Сабля (19—20 ноября 1929); Одиннадцать утверждений Д.И. Хармса (18 марта 1930); Предметы и фигуры, открытые Даниилом Ивановичем Хармсом (8 августа 1927); Мыр (30 мая 1930); Падение ствола (16 октября 1930); Нуль и ноль (9—10 нюня 1931); О круге (10—17 июня 1931)». Шесть первых названий и соответствующие им тексты написаны одними и теми же чернилами, два последних — другими. Этим доказывается, что тексты были переписаны и расположены в определенном порядке; это подтверждается и тем, что хронология не соблюдена. Итак, можно предположить, что поэт рассматривал этот сборник как нечто однородное; целостность сборника была впоследствии нарушена разрозненными и отрывочными публикациями (они будут указаны в примеч. к наст. главе).
443
Чтобы не нарушать основную линию повествования, мы не будем рассматривать эти тексты ни в порядке их очередности в тетради, ни с точки зрения их хронологии, которая, как мы уже отмечали раньше, к тому же и не соответствует действительности.
444
«Нуль и ноль» и «О круге» представляют собой два рассуждения, состоящих из восьми пунктов, на которые мы будем ссылаться в данных примечаниях. Эти два текста были, по всей вероятности, написаны последовательно: четыре первых пункта «Нуль и ноль» — 9 июня, четыре следующих — 10-го, то есть в тот же день, что и семь первых пунктов «О круге», законченных 17 июня. Следовательно, их следует рассматривать как дополняющие друг друга. Они были опубликованы Г. Урманом (Neue Russische Literatur. Almanach. 1979—1980. Bd. 2—3. S. 141—142). Но поскольку эта публикация содержит много неточностей, мы будем цитировать по рукописи. Эти два текста, в отличие от других, написаны по правилам старой орфографии, которую Хармс никогда до конца не отвергал. Г. Урман соизволил, по неясным для нас причинам, ввести в название уточнение, к которому он добавил в скобках — «по старой орфографии». Отметим еще, что именно «Нуль и ноль» подсказал Д. Угрешич название ее переводу Хармса на хорватский (см.:
445
Хармс не употребляет выражение «как таковое», которое применял Крученых для определения слов или букв, использованных им, но отрывок, который мы помещаем, имеет тот же смысл.
446
450