Даниил Хармс и конец русского авангарда

Он обнаруживает сходство приемов, существующее между ОБЭРИУ и супрематизмом: оба пытались обнаружить самостоятельную художественную реальность и оба отвергали относительный и условный характер предмета. Устанавливая их отличия, автор статьи отмечает, что Малевич также отвергал реальность описанного предмета, тогда как обэриуты «основывали новую объективную реальность, освобожденную от ограничений обыденной логики»[545].

Выводы Ильи Левина возвращают нас к вышеупомянутой статье «О субъективном и объективном в искусстве» (1922)[546], в которой художник заявляет, что «<...> мир объективных существующих вещей есть система условных знаков, функций и отношений»[547]. Заявляя, что для него «автомобиль не существует»[548], он объясняет это вызывающее утверждение тем, что автомобиль, в сущности, лишь скопище деталей. Следовательно, он существует только субъективно, в своей функции по отношению к лицу, которое его наблюдает, что приводит к четырем «рабочим значениям» Хармса. Малевич настаивает на фундаментальной для него мысли о том, что отсутствие объективной реальности объекта связано с теми трудностями, которые испытывает субъект при определении своих собственных границ, а тем более границ объекта: «Трудно и даже невозможно определить мое начало как субъекта, где я начинаюсь и кончаюсь, где те границы, которые определили бы меня. То же самое объект»[549].

Когда Хармс пытается «регистрировать мир» начиная с самого себя, он пробует делать то, что отказался сделать Малевич, но речь идет о тех же самых философских предпосылках. Об этом свидетельствует уже приведенное ранее рассуждение:

«И вот я впереди кончаюсь там, где кончается моя рука, а сзади кончаюсь тоже там, где кончается моя другая рука. Сверху я кончаюсь затылком, снизу пятками, сбоку плечами. Вот и я весь. А что вне меня, то уж не я»[550].

Увы, как мы видели, поэт напрасно держит руки крестом, он может убедиться лишь в невозможности определить начало или конец, если бы не хитрая уловка с нулем.

Для Малевича всякий объект находится в космической связи со всей вселенной, и установить границы невозможно, разве что только условные: «Береза для всех объективно существует, но ведь березы фактически нет, береза есть одно из явлений растительного мира, имеющего бесконечную связь своими элементами с целым миром растений, так что строго разделить явления растительного мира на обособленную единицу, свободную от всяких взаимодействий и связи элементов, не представляется возможным.

Отсюда установить объект как нечто граничное, для всех одинаковое, невозможно, за исключением чисто условных: отношений»[551].

Как мы убедились, тексты Малевича весьма сложны, и мы не можем быть столь же уверенными в своих рассуждениях, как Левин. Но вследствие краткого анализа некоторых его записей мы можем лишь отметить близость тезисов, изложенных этими двумя интересующими нас авторами, хотя сама их формулировка и могла бы навести на мысль о существующем между ними разрыве. И в самом деле, нет ли конвергенции между «новой объективной реальностью» обэриутов, справедливо отмеченной Левиным, и этим «интуитивным реализмом», проповедуемым главой супрематизма? Вопрос останется открытым.

Борьба с тяготением

Анализ стихотворения «Звонитьлететь» позволил нам уловить одну из важнейших черт творчества Хармса, связывающую писателя с традицией авангарда: речь идет о том, что художник Кузьма Петров-Водкин называл «борьбой с тяготением». Это выражение послужило названием волнующей статьи Евгения Ковтуна, в которой выдающийся ленинградский историк искусства сближает ее с принципом Малевича: «распределение веса в систему безвесия»[552].

Ковтун отмечает, что в начале века некоторые поэты, художники и философы, и в частности Николай Федоров[553], обращались к той гностической мысли, что духовный мир человека подобен вселенной. Действительно, Малевич писал в своем сочинении «Бог не скинут» (напомним, что один из его экземпляров он посвятил Хармсу[554]): «Череп человека представляет собою ту же бесконечность для движения представлений, он равен вселенной, ибо в нем помещается все то, что видит в ней <...>»[555].

545

Там же; курсив наш.

546

Малевич К. О субъективном и объективном в искусстве. С. 42.

547

Там же.

548

«Лично для меня автомобиль не существует, ибо что есть автомобиль?» (там же). Вот что Малевич говорит об автомобиле: «С моей точки зрения, автомобиль есть комплекс ряда технических элементов нашей практической жизни взаимоотношений. Или автомобиль есть такое построение силовых связей, которые вызвали целый ряд взаимных сцеплений, создали систему, выражающую определенную скорость движения в чистом беспредметном виде, впоследствии примененную к ряду практических массовых потребностей» (там же).

549

Там же.

550

Хармс Д. Сабля. Пункт 4.

551

Малевич К. О субъективном и объективном в искусстве. С. 43.

552

Kovtun E. Borba sa silom teže: Pojmovnik ruske avangarde. Zagreb: Zavod za znanost о kniževnosti Filozofskog fakulteta, 1990. С. 85—93 (на хорватск. яз.; выходит на русском яз.: «Борьба с тяготением» // Russian Literature). Мы цитируем на русском по рукописи. Автор также приводит выражение Л. Юдина «превращение веса в безвесие», соответствующее этим идеям.

553

Произведения Н. Федорова вышли после его смерти: Федоров Н. Философия общего дела. Т. 1—2. Верный; М., 1906—1913. Е. Ковтун приводит следующую фразу философа: «Пока Земля считалась центром, мы могли быть спокойными зрителями, принимая кажущееся за действительное, истинное; но как только исчезло это убеждение, центральное положение мыслящего существа стало целью, проектом» (Ковтун Е. Борьба с тяготением. С. 3; отрывок, взятый из сочинения Н. Федорова: В чем наша задача? // Философия общего дела. Т. 1. С. 248—352). Е. Ковтун отмечает, что взгляды Н. Федорова, который видел в земном шаре, движущемся в пространстве, космический корабль, управляемый человеческой волей, были гораздо смелее, чем концепции футуристов. И можно с полной уверенностью сказать, что они читали работы философа: Н. Бурлюк, например, обращается к нему в программной статье «Поэтические начала» (см.: Первый журнал русских футуристов. 1914. № 1—2). Н. Федоров был, по мнению Е. Ковтуна, первым, кто заявил, что искусство, в сущности, является борьбой с тяготением. Он приводит следующий отрывок: «Если с началом мира начинается и кончина, падение его, то вместе с человеком начинается восстание. Само вертикальное положение человека есть уже противодействие падению. Все строения, возводимые человеком, вся архитектура и скульптура суть выражения того же восстания, подъема мысленного и материального (Федоров И. Падающие миры и противодействующее падению существо // Философия общего дела. Т. 2. С. 254).

554

См. примеч. 32 к наст. главе.

555

Малевич К. Бог не скинут. С. 7.