Яков Друскин: вестники и соседние миры[633]
Яков Семенович Друскин — один из двух философов, о котором мы знаем больше всего, поскольку он является единственным чинарем, чья жизнь имела нормальную продолжительность. Это был человек разносторонних интересов: нам известно, что он прошел курс философии в Ленинградском университете (1923)[634], фортепиано — в Консерватории (1929)[635], что он автор трудов по музыковедению[636], к чему следует прибавить диплом университета по математике (1939), преподавателем которой он был одно время[637] и, last but not least[638], огромное поэтическое вдохновение, окрасившее все его рассуждения, будь то самые суровые, и что стал автором нескольких стихотворений, примеры которых мы сможем привести в дальнейшем. Его творчество колоссально, и мы только чуть-чуть прикоснемся к нему на этих страницах. Оставляя в стороне его многочисленные произведения теологического характера[639], мы направим наш интерес на трактаты, написанные в период его наиболее интенсивных отношений с другими чинарями и, в частности, с Хармсом, то есть начиная с конца двадцатых годов и до бойни, наступившей десятью годами позднее: большое философское размышление «Вблизи вестников»[640] и семь маленьких очерков — «Это и то», «Классификация точек», «Движение», «Признаки вечности», «О желании», «О голом человеке», «Происхождение животных»[641], а также совершим несколько экскурсов в его дневник.
На следующих страницах мы хотим показать основные элементы того, что следует называть философским диалогом, который совершался вокруг отдельных понятий. Дело происходило, вероятно, таким образом: слово вводилось, обсуждалось, затем принималось. С этого момента оно пропускалось через произведения чинарей, становясь местом соприкосновения философии, духовности, психологии и др. Так было в случае со словом «вестник».
Предложенный Липавским, этот термин получил наиболее существенное выражение в сочинениях Друскина, став впоследствии центром эпистолярного обмена между философом и Хармсом. «Вестники» были некоторого рода посланцами «соседних миров» («соседние миры» — другая идея Липавского), которые недоступны ни чувствам, ни разуму. Друскин вспоминает: «Соседняя жизнь, соседний мир — темы, интересовавшие Липавского: мы живем в мире твердых предметов, окруженные воздухом, который воспринимаем как пустоту. Как ощущает себя полужидкая медуза, живущая в воде? Можно ли представить себе мир, в котором есть различия только одного качества, например мир одних лишь температурных различий? Каковы ощущения и качества существ, живущих в других, отдаленных от нашего, соседних мирах, наконец, в мирах, может быть даже не существующих, а только воображаемых? Соседний мир может быть и во мне самом. Однажды Липавский даже предложил имя для существа из такого воображаемого мира: "вестник" — буквальный перевод слова ανυελοξ. Но с Ангелами вестники не имеют ничего общего. Это именно существа из воображаемого мира, с которыми у нас, возможно, есть нечто общее; может быть, они даже смертны, но в то же время сильно отличаются от нас. У них есть какие-то свойства, которых у нас нет.
Вскоре после разговора с Липавским о вестниках мне внезапно представился такой отдаленный от нас и в то же время чем-то близкий нам соседний мир вестников»[642].
Этот вымышленный мир представляет собой некоторым образом место соприкосновения с божественным, место экстрасенсорного контакта, и что еще важнее — контакта, независимого от разума — осмелимся сказать, заумного. Здесь фактически, хотя и в совершенно другом регистре, ощутимо то же, что и в зауми. Впрочем, интересно отметить, что рассуждения Друскина о бессмыслице близки к тезисам, сформулированным нами в 1-й главе. В одной из записей философ отмечает, что «звезда бессмыслицы — арациональна, демоническое — иррационально»[643]. И он довольно ясно выражает мысль о том, что отсутствие смыслов (следует понимать: значений) порождает Смысл: «Если бы не было бессмыслицы, жизнь была бы лишенной смысла, бессмысленной, плоской. <...> кто хочет быть мудрым в мире сем, будь безумным. Это безумие, звезда бессмыслицы — тайна, чудо, и создает в жизни несколько планов, тогда жизнь имеет тайный, чудесный смысл (23 05 1967)»[644].
Утверждение, что тайный смысл жизни может быть открыт неким безумием, умножающим планы, напоминает определения заумной поэзии, представленные нами ранее.
633
Яков Семенович Друскин (1902—1980). Единственная публикация при жизни: По риторични прийоми в музици И.С. Баха. Kieв: Музычна Украина, 1972 (предисл. М. Друскина; переизд.: София, 1987). Он автор перевода книги А. Швейцера «Иоганн Себастьян Бах» (М.: Музыка, 1964, 1965). Друскин сам был музыкантом: в 1929 г. он окончил Ленинградскую консерваторию по классу рояля (см.: Документы об образовании // ОР РНБ. Ф. 1232. Ед. хр. 2; Программы зачетных концертов перед экзаменационной комиссией Ленинградской Консерватории 16 февр. 1929 // ОР РНБ. Ф. 1232. Ед. хр. 3). Он также является автором большого неизданного труда о музыкальной жизни в Петербурге — Петрограде, охватывающего период с 1802 по 1921 г. (см.:
634
После гимназии, которую он заканчивает в 1919 г., он сначала учится один год на историческом факультете Педагогического института им. Герцена. «Через год перешел в Ленинградский университет на философское отделение факультета общественных наук, которое закончил в 1923 году» (
635
Отчет экзаменационной комиссии: «Прекрасно одаренный в техническом и художественном отношении пианист и вдумчивый, культурный музыкант. Исполнение стильное, выдержанное и убедительное. Есть инициатива, вкус и чувство» («Программы зачетных концертов...»). Отметим, что Друскину часто доводилось играть на встречах чинарей: «На прощание Я.С. сыграл две вещи Баха» (
636
О публикациях Друскина в этой области см. примеч. 54 к наст. главе. Вообще музыка должна была, вероятно, занимать большое место в дискуссиях, происходивших между Хармсом и философом, поскольку оба они к тому же отдавали предпочтение Баху и оба играли на фортепиано. Хармс сам написал статью о концерте Эмиля Гилельса и о том, как надо правильно исполнять Шопена (см. примеч. 161, 162, 163 к наст. главе).
637
В трактате «Признаки вечности» Друскин намекает на эти занятия математикой в школе и техникуме, которые, вероятно, не приносили ему удовлетворения: «Приезжая в неприятное для меня место, приступая к исполнению тяжелых обязанностей, прежде всего я вынимаю табак и курительную бумагу, свертываю папиросу и закуриваю. В это время я думаю: мне предстоит провести долгий неприятный день. Я буду ощущать время. Время почти остановится. Я буду украдкой смотреть на часы. Большая стрелка стоит почти неподвижно. За долгий промежуток Бремени она проходит всего одно деление. Мне предстоит делать усилие, напрягать свой ум. Я предпочел бы лежать в поле на траве и смотреть в небо. Я предпочел бы ходить в лесу и смотреть на деревья. Я предпочел бы сидеть на берегу моря. Но я буду давать уроки, делать усилия» (
639
Религиозные искания занимают важное место во всех текстах Друскина, но именно после войны произведения философа окончательно приобретают религиозный характер. Самые значительные произведения, отмеченные религиозной мыслью, собраны в книгу «Вблизи вестников». В его дневнике упомянуты отдельные сочинения, которых мы не знаем, но их названия ясно указывают на содержание: «Тайна креста» (1964); «Рассуждение о душе» (1964); «Теоцентрическая антропология» (1964); «Религиозный радикализм и традиционализм» (1964?); «Индивидуализм и соборность» (1964?); «Грех» (1965); «Испытание и искушение» (1965); «О воскресении из мертвых» (1065); «(Библейские композиции)»; «Знание жизни. Ева» (1966); «Три искушения Христа в пустыне» (1966); «Рассуждение о Библейской онтологии...» (1967); «Тайна» (1967); «Творение мира из ничто»; «Testimonium Sanctus Spiriti» (1967); «Христос умер за всех или только за избранных?»; «Вера, исповедание веры, догмат»; «Кредо» (1967?); «Грех. Блудный бес» (1967?) и еще многие другие (архив Л. Друскиной).
640
См. примеч. 54 к наст. главе. Нас интересует глава «Вестники и: их разговоры», опубликованная Г. Орловым:
641
См. примеч. 54 к наст. главе. Эти семь трактатов, написанных между 1933 и 1938 гг., собраны в одной тетради и образуют единое целое (ОР РНБ. Ф. 1232. Ед. хр. 6). Они связаны тематически с «Разговорами вестников», поскольку все эти записи вращаются вокруг понятий «это» и «то», находящихся в центре внимания в следующей части. См. четыре главы «Разговоров вестников»: «Совершенный трактат об этом и том», «Исследование об этом и том», «Второе исследование об этом и том», «Третье исследование об этом и том». Эти понятия занимают также место первостепенной важности в работе: