Но прежде чем мышление вновь оказалось сковано нормой, произошло нечто, справедливо уравновесившее порыв воли к креативной мощи. Едва пространство коллективной рефлексии распалось, как люди, не имевшие в себе сил пробудить свою, индивидуальную рефлексию, стали осмыслять гибель сакрального мира через систему образов, некогда порожденных этим миром, однако уже утративших свою сакральную силу. Так возник эпос. Опираясь своей прагматической структурой на архаическую мистериальную традицию, эпос принципиально «экзотеричен», открыт, он обращен к человеку, не посвященному в мистериальные таинства или космогонии первичного самоосознания. Он делает видимой для нас иную грань символической фиксации мыслительного опыта – грань «профанную».
По своей природе эпос чужд мифу. Он существует независимо, трансформируя в себя опыт социума, столкнувшегося с «гибелью богов». Эпоха эпоса – время «полуязычия» мифа, уже утратившего свою внутреннюю структуру, но еще не нашедшего новой, потенциально глубокой формы. В этом смысле эпос принципиально амифологичен. Его мир – нечто противоположное миру мифа, управляемому ясной логикой обретения сакрального знания. Единственная логика эпоса – приведение мифологического мира к смерти, прославление, если так можно выразиться, «эстетики распада».
Смерть мира, совсем недавно казавшегося незыблемым и вечным, требует объяснения, однако язык, на котором эта смерть может говорить с человеком, еще не создан – таков изначальный парадокс. Люди уже остались одни на краю бездны, но еще не обрели силу голоса, слово уже не всеобще, но еще не единично, ощущается лишь ритм, тончайшее колебание мысли, разрастающееся, усиливающееся, обретающее жизнь, чтобы в своем последнем устремлении сложить песнь о гибели сакральной вселенной волей неумолимого рока.
Эпику нет дела до человеческой креативности – недаром высокомерный эфесец грозил розгами слепому почитателю ахейской доблести. Но это не должно отпугнуть охотников за мыслительным опытом, которые без труда обнаруживают в гомеровском тексте небезынтересный фрагмент: XI песнь «Одиссеи» описывает пребывание путешественников в Аиде[5]. Царство мертвых, изображаемое Гомером, не напоминает собой Аид мистериальных описаний, Аид орфиков. Иной мир лишен какой-либо ясной структуры – это пустое побережье Киммерии, где души появляются перед странником, привлеченные жертвенной кровью. В общении с душами Одиссеем руководит не знание, но ритуал – находимый в самых различных культурах способ манипуляции душами умерших с помощью жертв заменяет собой сложный и требующий глубокой мифологической рефлексии акт вспоминания, уже знакомый нам по «Золотым пластинам». Лишенный внутренней структуры, иной мир в представлении Гомера перестает восприниматься как источник обретения сакрального знания, превращаясь в обиталище дикого роя душ, обретающих дар памяти лишь после вкушения крови жертвенного барана.
Путешествие гомеровского Одиссея в мир мертвых едва ли привлекло бы наше внимание, если бы не общеизвестный факт влияния этого сюжета на систему образов VI книги «Энеиды», столь существенной для понимания Дантовой «Комедии». У Вергилия мы обнаруживаем весьма сложную конструкцию иного мира[6]. Аид разделен на три обиталища: первое для душ людей, умерших преждевременно (там обитают души младенцев, воинов и умерших от любви), второе – для душ злодеев и третье – для душ людей, живших праведной жизнью. В преддверии Аида обитают мифологические чудовища, многие из которых впоследствии появятся и в поэме флорентийца. Казалось бы, что роднит эту причудливую топографию иного мира с первобытной простотой ахейского Аида? Роднит же эти два описания иного мира прежде всего та роль, которую они играют в общей архитектуре текста.
Перед читателем встает вопрос о смысле необычного эсхатологического странствия героев, этого «путешествия в путешествии». Какого рода знание выносили Одиссей и Эней из странствия в Аид? Чтобы осознать это, необходимо еще раз окинуть взором то «пространство», в котором герои совершали свое путешествие. Пространство это – гибель некогда устойчивого, укорененного в мифологической вечности мира. Одиссей – последний ахеец, замыкающий собой эпоху героев; Эней – первый римлянин, выходящий из пределов уничтоженного мира в тот мир, что еще не создан. Герои уже покинули пределы мистериального знания, умершего вместе с покинутым ими миром. Единственная цель их странствия в иной мир – знание о будущем.