Владимир зачарованно разглядывал зловещий залог — он не был столь суеверен, но в даре сем князь и впрямь находил нечто непознанное, недоступное сознанию. Указательные пальцы легли в небольшие ямочки висков, здесь кость была отполирована до блеска.
— Ты, как всегда, прав, дядя! — ответил он и, обернувшись к Волчку, приказал, — Ну-ка, наполни сей кубок, да поднеси дарителю! Мы желаем пить с тобой, калика!
— Это великая честь, князь! И коль будущее мне пригрезится — ты услышишь песнь о том…
— И то дело! — облегченно вздохнул Краснобай.
— Пусть же отныне твоя чаша служит братиной — и опосля князя в перву очередь пить дозволяю дяде нашему и мудрому советчику! — молвил Владимир, возвращая калике сосуд, полный зелена вина.
Он смело принял дар обратно, и, слегка плеснув на пол — то была дань подземным богам — припал к чаше.
— Ох, и хмельные вина у тебя, светлый князь! — проговорил Ругивлад, откидывая капюшон.
— Брага добрая — с самой Корсуни! — согласился с ним Краснобай.
— Гм! Больно мне твое лицо знакомо, калика!? — удивился Владимир, пристально рассматривая седого путника, а затем добавил, — Так, что же ты зришь?
— Выпей, Красно Солнышко! В странах, где я хаживал, из кубков сперва пьет сам хозяин, дабы гость не подумал лишнего… Ты пей — и сам все увидишь!
Князь был не робкого десятка, и слова перехожего опять задели за живое, поэтому он не заставил себя ждать, да и в горле от царившего на пиру напряжения пересохло. К тому же калика и впрямь поглотил немало браги, а ничего — стоит на ногах, не шелохнется.
Вино было ароматным, в желудке разлилось приятное тепло.
Но лишь только Владимир приложился к кубку и сделал жадный глоток — таинственный черный гость запел, легонько трогая струны. И в пророческой песне[59] были такие строки, что навсегда врезались в память всех сидевших на том княжьем пиру:
Услыхал то Владимир, чуть хмельную брагу не расплескал:
— Ах, черный скоморошина! Как посмел, ты, пес, петь хулы! Как смел испортить пир князю киевскому!? Эй, слуги мои верные! Вы гоните-ка взашей калику перехожую!
Набежали было слуги княжьи, и прогнали б они калику, не милуя. Но хвать его, да хвать, а чернец увертлив был. Так ретивые и попадали.
— Погоди, князь! — в ответ ему Ругивлад, — Я уйду, а загадочка-то моя останется неразгаданной. Позволь еще слово молвить!
— Гнать его! Довольно! Наслушались! — завопили бояре со своего стола.
— Выслушай, княже! — заглушали их богатыри, сидящие за другим столом.
— Не любы нам такие сказочники! — вторил Краснобай племяннику и тоже из чаши отхлебывал. — Кабы не был он гостем — оставил бы здесь буйну голову!
Поднял Владимир руку — мигом стихло в гридне столовой, сразу все утихомирились:
— Молви, калика. Говори свою загадку, но смотри — как бы слово твое последним не оказалось!?
— Благодарствуй, Красно Солнышко! А задачка моя легонькая: «Как рядиться по правде русской с тем губителем, что целуется с жертвою. Как по суду княжьему поступать с сыном, что пожирает прах отцов?»
— Это, калика переброжая-перехожая, загадка не хитрая! — отвечал Владимир-князь, — Чести нет тому губителю, жизни нет такому сыну! Верно ль, други, я сказал?
— Верно речешь, княже! — закричали гости да бояре, богатыри да купцы киевские.
Только Дюк один промолчал.
— Верно князь, — похвалил черный волхв, — Вот оно мое слово последнее, на том и прощай!
Поклонился честному собранию на четыре стороны, повернулся, да зашагал вон.
— Стой! Держите его, слуги верные! — услыхал Ругивлад голос боярина.
— Он хотел провести тебя, светлый князь! — говорил Малхович, — Да только я признал окаянного. Это ж Ольг из Ладоги!
Ругивлад круто повернулся и глянул в ненавистное лицо кровника.
Бросилась к волхву стража, да он как крикнет:
— Все назад!
Они и посторонились, на князя посматривают.
Протянул черный волхв персты к престолу и сказал еще громче:
— Угадал ты верно, Красно Солнышко! Но того не знаешь, не ведаешь, что ты сам и есть тот сын! А губитель — это дядя твой, ну а чаша — то прах Святославов.
Только вымолвить успел, распахнулись двери, ставни в гридне столовой повылетали. И полуночный стриба один за другим принялся задувать факела… Кинулись слуги окна закрывать, а ставни хлопают, друг о дружку бьются, рукам не даются.
— Это точно! — продолжал Ругивлад в полутьме, — Я Богумилов отмститель, но есть Суд повыше моего, посуровее княжеского. Не убежать от него ни хитрому, ни гораздому. Посмотри, Краснобай, Он теперь за тобой стоит!
Обернулся вельможа, за ним оглянулся и сам князь, да гости именитые — все на дядю княжьего уставились.
Вдоль стены Золотой палаты шли двое. Гордо шествовали призрачные навии своим чередом, двигались фигуры, и не было у них тени. Даже при тусклом свете единственного факела, что уцелел от нашествия ветров, все заметили это. И узнал Владимир князь тех двух навиев. Обмануться трудно, ведь лицом он с первым витязем схож — те же черты, та же стать, тот же чуб непокорный на лоб брошен. А второй-то пестун Святославов верный — он проходит мимо боярина, и пусты его очи и темны они, да и все кругом чернее черного.
— Претич! Глянь! Уж не Свенельд ли сам? — спрашивает князь.
— Он, государь! — отзывается воевода.
— Асмунд! Здесь ли ты? — смотрит Владимир в зал.
— Тут я, княже! — древний воин в ответ, — А другой-то никак ваш батюшка!
И вскричал Краснобай, словно зверь загнанный, выхватил он из под одежд кинжал, искусно спрятанный, да кинулся на призраков. А только их железо не ранит, не сечет — всяк удар мимо проходит. Вроде и во плоти, а на деле — сама пустота. Так и человек, бывает — собой пригож и речи ученые говорить умеет, а нутро у него гнилое — хуже навьего.
И стояли богатыри русские. И молчали гости именитые. И дрожали бояре кособрюхие, когда встретилось прошлое с будущим, когда шли те герои погубленные, да метался безумный властолюбец — их подлинный убийца…
Мрак, окутавший княжий терем, не мог помешать волхву. Хитросплетения залов и комнат не сумели обмануть того, кто прошел посвящение в девяти подземных пещерах священного острова. Ругивлад спустился во двор и, миновав рослых приворотников, зашагал по мощеной тверди киевских улиц.
— Не скажешь ли, старик? Что там князь наш, Владимир Красно Солнышко? — окликнул один из стражников словена.
— Чего ему сделается? Все пирует, — ответил словен дружиннику, и не оглядываясь, прихрамывая, двинулся в сторону Почайны.
Но не успел он сделать и десятка шагов, как чьи-то холодные тонкие персты застенчиво коснулись его локтя…
Рядом, на мощеной тверди улицы, стояла девушка ослепительной красоты. Ее волосы, со спадающей на плечо косой, венчала диадема с великой руной Макощи.
Ольга улыбнулась:
— Здравствуй, странник! Куда путь держишь?
Робкие лучики проснувшегося светила заскользили по водной глади, окрасив ее в розовые тона. Утренний ветер полнил парус. Богумил сказывал, есть у вея большие крылья, да только пара из них свободна — остальные сложены. Потому как, открой он все крыла, ярилась бы по земле невиданная буря…
— Куда ж ты теперь, друже? — окликнул Ругивлада Фредлав, — Может, погостишь у нас, а по весне и на свой остров вернешься?
59
[59] Пророческая песнь — эддические песни есть магические ритуальные тексты, заклятия. Ругивлад использует знаменитое «Прорицание вельвы», намекая на «все тяжкие» Владимира по языческим понятиям и предсказывая, что семя Владимира, его сыновья и внуки истребят друг друга, приведя славян к неутешительному итогу.