Отметим, что Арриан не комментирует реакцию командиров Александра, хотя безоговорочно осуждает упреки Клейтоса: он считает, что Клейтос оскорбил своего царя. Указывает ли это молчание на то, что Арриан в глубине души допускал обоснованность упреков командиров Александра? Согласно традиционным римским понятиям, индивидуальный подвиг не отрицается; мы знаем там даже традицию поединка. Именно при помощи римского словаря ("богатая добыча, трофеи") Квинт Курций намекает на поединок, который Александр, согласно его мнению, пытается навязать Дарию [30]. Со своей стороны, Полибий объясняет, что "многие римляне охотно вступили бы в личный поединок, чтобы провести решающий бой, и многие заранее согласились бы на смерть, если бы это спасло многие жизни на войне или, - в мирное время, - чтобы обеспечить защиту общих дел" [31]. Но в действительности, с одной стороны, обряд посвящения доспехов врага в храме Юпитера выполнялся только в крайне редких случаях и не уходил корнями в древнее прошлое Рима [32]. С другой стороны, используя слова Марру, "у подвига нет никогда [в Риме] характера единоличного деяния; он всегда тесно связан с общественным благом и общей славой... Римский герой своим мужеством или своей мудростью спасал родину от опасности... Выборы примеров, предложенных юному римлянину, заимствовались в национальной истории, а не в героической поэзии" (стр. 320).
Не в связи ли с этими римскими коллективными ценностями Арриан вполне понимает молчание старших офицеров Александра? Возможно, но это нельзя утверждать с уверенностью. Однако его сдержанность заметна. "Побежденный" собственным наслаждением и неспособностью "держаться подальше от опасностей", Александр отступает от перечня царских достоинств, которые Арриан и вся энкомиастическая традиция постоянно ему приписывают, а именно - от внутренней и гармоничной связи дерзости и рассудительности. То же самое, похоже, происходит и у Квинта Курция: "Александр осмелился на невероятное, неслыханное действие, которое было в большей степени чудом отваги, чем просто подвигом" [33]. В этой фразе одновременно ощущается восхищение и сдержанность, как и в другом пассаже, где тот же автор выражает некоторую осторожность по отношению к безумной погоне, организованной Александром в ходе сражения при Гавгамелах. Царь "вел себя как победитель еще до того, как исход сражения стал бесспорным". Его горячность была столь сильна, что он вполне мог кинуться в погоню за беглецами "не столько с рассудительностью, сколько с нетерпением" [34]. Использованное в весьма оборонительном дискурсивном контексте, несколько витиеватое выражение, похоже, откликается на критику македонцев, высказанную против своего военачальника, который в данном случае позволил себе увлечься погоней (неустранимое желание найти Дария), вместо того чтобы продемонстрировать рассудительность (gnome).
В свою очередь, дискуссия очень напоминает то, что имело место перед сражением при Гранике. Парменион, как известно, советовал подождать следующего дня для того, чтобы попытаться перейти реку. Александр тогда ответил, что принять такую тактику "было бы недостойно славы македонцев и их привычки лететь навстречу опасности" [35]. Передавая этот диалог, Плутарх следующим образом комментирует маневр Александра:
34
Квинт Курций IV. 16.29: in ullo ardore animi vix credi potest, prudentius quam avidius persecutus est.