Так, а сейчас всем молчать! Будет выход Джереми! Вот-вот луна выйдет из-за туч, и начнется прекрасное действо! Радуйтесь, олухи, что увидите это собственными глазами!
Да, и еще… Можете пока выбрать того, кто будет нам на ужин, не то потом это сделает кто-нибудь из нас. С той памятной ночи мы привыкли к человечинке…
Вкуснее нашего капитана, кстати, мы еще и не едали!
© Дмитрий Квашнин, 2012
Иван Гавришкевич
«Страхи»
Этот рассказ по праву принадлежит к числу важнейших произведений украинской мистической прозы, а его автор Иван Гавришкевич оставил свой след в истории еще и как священник греко-католической церкви, краевед, этнограф и москвофил, живший в Западной Украине в XIX веке.
DARKER. № 9 сентябрь 2012
ІВАН ГАВРИШКЕВИЧ, “СТРАХИ”, 1861
Ни с чем не сравнить осенние мясницы[47]! Тогда души покойников, мытарства терпящих, в достатке пребывают, когда мы их пирогами, кнышами[48] и караваями поминаем. Пробуют где-то за нашими молитвами, как молодые пташечки на яр[49], первый свой полет по светлице небесной.
Будет тому лет по десять несколько раз, как справлял поминки старший брат церкви Гаврило Пасичинский. Хозяин, кмет[50] на весь Цапив, как верхний, так и нижний, наприглашал свояков и кумов, и сватов, и урядников сельских полнехоньку хату. Там сидел почтенный войт[51] на оба села Никита Палочник и не прекращал ни на минуту заливать свое горло обильными хлебками из кувшинчика, медом наполненного, а в коротких перерывах, насколько позволяло состояние, держался хотя бы важным своим органом нюха в атмосфере пахучего напитка, чтобы по возможности и наркотические пары его с ветром не пустить.
Возле войта ссутулился второй от церкви брательник[52] Пантелеймон Цапович и бегал кругом глазами, что бы кому прихлебательского бросить. Рядом с ним вертелся пономарь Тимко Чепыга, известный на селе как Тимко Подрыгайло. Именем он обязан несравненной своей ловкости при звонарстве, которое, кроме обеих рук, еще и содействия обеих его ног и зубов требовало и принуждало его всеми своими членами выбрыкивать, почти как жаба. Помимо этого, уважаю я Тимко как очень веселого и до края преданного товарища, с которым было мне не раз немало потехи.
За ним сидели оба присяжные и с десять сватов, за теми же распрямились и мостились наши честные супруги, между которыми первое место занимала любимая моя Хавроня.
Я выбрал себе одно из низших мест, которое виделось мне самым выгодным, и мог без знаков верховодских наперебой вести беседы.
Кроме тех гостей, самой, как говорят, сметаны села, глодали губами и глазами, но молча, за другим столом простые гости, сквозь полуоткрытые двери заглядывали сельские дети и деды, а в коптильне рокотало и гудело от шума беседующей последнейшей из села голытьбы.
Наш честный хозяин крутился из кладовой, выбранной в тот день хозяйкой, по дому, вынося нам гостинцы.
Уже стало смеркаться, а их преподобие попрощались уже и ушли к себе; значит, мне пришла пора за поводья беседы весело хватать. Но один гость, о котором я еще не упомянул, доставлял мне хлопот. Не раз уже в подобных случаях не захотел он мои слова беспрекословно принять и перетрясывал мои блестящие беседы, которыми я бы наверняка у слушателей величайшее изумление вызвал, и обрезал им крылья немилостивыми своими выходками.
Это был отставной вояк Гарасим Сикун. Перед двадцатью годами уйдя в рекруты в мир, волочился где-то по французским войнам, а теперь вернулся Бог знает откуда и осел на родине. Мужик высокий, плечистый и здоровый, как орех, хотя уже немало седых волос, а годами где-то около пятидесяти был. Говорил мало, но то, что рассказывал, хотя не раз без головы, но голосом таким твердым, что не найдешься, чем ответить. А как станет клясться и взывать, то аж волос дыбом становится, и только озираешься, где щеколда.
— Добрая то душа, наш батюшка, — сказал второй брательник, простившись с их преподобием и вернувшись на свое место.
— Пусть же себе век живут здоровы, — сказал пономарь, — и по всем нам еще парастасы[53] поют. Здоровья им, кумы!
Все дружно поддержали пономаря, как тут из-под печи отзывается Гарасим:
— Был бы Господь Бог не очень музыкальным, если бы такой голос многого у него добился.
48
Кныш — характерный для белорусской кухни небольшой круглый пирожок с запеченным внутри (или уложенным на поверхности, между приподнятыми краями) творогом или другой начинкой: вареньем, или пассерованым луком со шкварками.
53
Парастас — (греч. «ходатайство») — заупокойная Всенощная — последование великой панихиды по всем усопшим православным христианинам, совершаемое на Всенощном бдении родительских суббот (служится вечером в пятницу).