Сказав это, закатил Гарасим от груди сорочку и показал за пазухой длинный рубец. Испуг рисовался на лицах всех слушателей.
— Не обращал я большого внимания на раны, хотя их было с десяток, а лишь жменю за жменей вытягивал деньги и набрал сколько можно было вынести, а остальные забрал, придя по них около полудня.
Так что видите, мои кумы, рана эта — не тень, а десяток других, которые уже позарастали и когда-то дали знахаркам немало работы — и то не тень. А деньги, которые вынес я из заколдованного места, помогли мне Галюню заполучить и из войска выкупиться. Что ж? Не это ли сущие памятки о духах? Ну и чем вы ответите, пан мудрец?
— Хм! Нечего сказать, сверху весьма правдоподобно, но, может…
— Загнало бы тебя под огонь батерий французских! Что? Тебе еще мало?.. А знаете, что в тот же день через год породила мне жинка мое несчастье, на второй — захворала и умерла, в третий — забрало целый хлев овец моих и чужих, за которых потом меня обобрали до последнего шеляга[63], в четвертый — потерял волов, настоящих сеек венгерских, а в пятый — забрал проклятый Опир единственную памятку, моего Ивана, и занес под самый пустырь.
Когда уже не было чем допекать, подсылало мне каждую ночь ту отвратительную мару. Приволочилась беда и вытаращилась на меня, ни молитва, ни святой иордальский мел, ни вода, ни небо, ни пекло — ничего не помогало. Так было, пока не покинул я те заклятые края. Таки-то с бесом дела.
Сказавши это, Гарасим отпил немного похлебки, закурил, отвернулся к стене лицом и больше не отозвался нам и словом.
Я порывался еще высказать гостям, что то, о чем Гарасим рассказывал, могло быть обманом. Но труд мой был тщетен, и не мог я никого на свою сторону перетянуть. Наконец порасходились мы каждый по домам, но едва успел я выспаться на одном боку, как показалось мне, что слышу я какие-то вскрики и стук. Я перекрестился и, съежившись в клубок, накрылся периной, но вскрики не переставали.
— Кто там? — отозвался я. — Что за мара в ночи?
— Ой, ой, ой, да вставайте, пан регент, да быстро!
— А что тебя так поздно несет? — узнал я голос Варварки, служницы Гарасима.
— Ой, идите скорее, а то Гарасим уже помирает!
— Свят Господь! — вскочил я на ноги. — Да только еще был такой здоровый!..
Впустил я Варварку, сверкнул огнем, зажег лучину и выведал, что ночью стал внезапно Гарасим метаться по ложу, руками махать и голосить. Когда зажгли свет, увидели лицо его, одежду и постель в крови, которая у него носом и ртом билась.
Собрался я, как мог, скорее, зажег фонарь, а по дороге зашел еще до их преподобия. Вид Гарасима нас поразил: тот, еще вчера здоровый, красный лицом человек, сидел, съежившись, бледный, кровью ужасно обмазанный, с глазами боязливо бегающими и казался измученнейшим существом. Кровь еще струилась из него, и едва могли мы ее солью сдержать. Поток крови, возникший, без сомнения, от безмерного принятия напитка, был очень силен. Над Гарасимом, протянув руки, шептала таинственные заклинания знахарка Евдокия Пражигорицвит. В доме было еще несколько свояков с перепуганными лицами, кто-то пробовал навести порядок среди раскиданных вещей, Варварка взялась мести, их преподобие отправили знахарку, сказали послать по цирюльника, а, удаливши нас всех из хаты, стали слушать святую исповедь. Но скоро подозвали меня вовнутрь, потому что Гарасим хотел что-то мне сказать.
Голос его был уже не тот, что вчера — плавный, крепкий, такой, что не терпел возражений. Теперь ослаб, прерывался ежеминутно, задыхаясь от кашля и притока крови.
— Григорий! — сказал еле слышно. — Слушали вы вчера мою историю. Будьте так добры сказать преподобному отцу, когда мне Бог не даст выздороветь… Ох! Вся кара Божья пала на меня! Тот немчик не дает мне нигде покоя! Преподобный отче! Дайте мне потехи — помилуйте!
— Успокойтесь — хотел я его утешить, но не знал как, и брякнул внезапно: — Это только ночницы вас мучают. Нет же страхов на свете.
— Как это? Ха! — Воскликнул Гарасим. — Нет? Та вот же он каждую ночь… зубастый, стеклоокий… кровь пьет… из ме…
Как вихрь, сорвался больной, а вид его был запуганный. Волос поднялся щетиною, губы вспенились и кровью залились, зрачки вертелись кругом огненным среди вспученного белка. Кричал, махал руками, словно отпихивая кого-то, и ворочал языком среди густой крови.