После ужина мне захотелось осмотреть город. Выдался ясный вечер, светила почти полная луна. Я пробиралась по снегу, глубина которого местами доходила почти до колен, и вскоре, пройдя от рыночной площади по главной улице, оказалась у главных ворот. Я не встретила ни Леонардо, ни Никколо, но зато увидела множество происшествий, вызвавших у меня грусть и отвращение. Французские и испанские солдаты открыто грабили дома горожан, запугивали стариков и мочились у церковных стен. Я молчала до тех пор, пока не увидела, как два пьяных французских офицера, смеясь, разорвали платье на молодой женщине. Она стояла на пороге своего дома, загораживая вход, за ее ноги цеплялся заливающийся слезами малыш. Один из офицеров вытащил меч и поднес его к лицу ребенка. Он сказал что-то по-французски: я не все расслышала, но в тоне его присутствовала явная угроза.
Склоняясь, чтобы защитить сына, женщина поймала мой взгляд. Отлично сознавая, какой безрассудный поступок я намерена совершить, я крикнула солдатам на их родном языке:
— Прекратите сейчас же! Постыдитесь! Герцог отдал приказ, запрещая всем досаждать горожанам, а вы…
Обнаживший оружие негодяй медленно повернулся ко мне:
— Осмелюсь спросить, да кто, черт побери, вы такая, мадам?
Открыв рот, я нерешительно помедлила, размышляя, как мне лучше представиться. То ли шпионкой герцога, то ли личной куртизанкой его светлости.
— Эта дама — моя подруга, — донесся из-за моей спины низкий голос человека, изъяснявшегося на превосходном французском. — И вопрос скорее в том, кто такие вы, офицеры, и что вы здесь делаете?
Мне не нужно было оглядываться, чтобы увидеть Чезаре, — я узнала его голос, конечно, и более того, я узнала страх в глазах опустившего меч пьяного наглеца. Запинаясь, он назвался сам, представил своего напарника и начал лепетать какие-то вялые оправдания.
— Ça suffit![39] — оборвал его герцог и, специально повысив голос, продолжил: — Вы нарушили мои приказы и заплатите за это.
Я наконец оглянулась. Чезаре сидел на лошади, по бокам которой гарцевали по полдюжины личных гвардейцев.
— Стража, арестуйте и покарайте этих преступников, — приказал он, переходя на итальянский, — да выставите их на обозрение на рыночной площади, дабы жители Чезены и остальные солдаты узнали, что бывает с нарушителями моих приказов.
Французы бросились бежать, но гвардейцы догнали их и нещадно избили, а потом потащили по улице, не обращая внимания на вопли и мольбы неудачливых пьяниц. Чезаре проводил их невозмутимым взглядом и наконец повернулся ко мне.
— Благодарю вас, мой господин, — сказала я.
Он язвительно рассмеялся и усадил меня в седло перед собой, прошептав:
— Теперь вы играете роль ангела милосердия?
Он направил свою лошадь обратно на главную улицу.
— Нет, я просто вышла прогуляться… поискать моих друзей, — сказала я. — Леонардо и Никколо.
— О-о, разве Никколо Макиавелли уже стал вашим другом? И что же, он доверяет вам?
— Скорее всего, нет. И я не могу винить его, учитывая то, как обошлась с ним.
— Значит, этот посланник не доверяет вам… — Он выразительно помолчал и добавил: — Тогда не кажется ли вам, что вы не сумели толком выполнить мое поручение?
Я промолчала, отлично зная, что может следовать из его слов. Мы выехали на рыночную площадь, где собравшаяся толпа уже наблюдала за готовящейся казнью двух офицеров.
— А что вы скажете о Леонардо? Доверяет ли он вам? Держу пари, что да.
— Верно… и я никогда не предам его.
— Никогда не говорите «никогда», донна Доротея, — с ужасающей мягкостью и спокойствием произнес герцог, когда мы спешились у входа во дворец, и задумчиво повторил: — Никогда не говори «никогда»…
И потом, прямо перед толпой глазеющих слуг и солдат, его затянутые в перчатки руки скользнули вниз по моему платью и непристойно обхватили нижнюю часть моего тела, а сам он начал покрывать страстными поцелуями мою шею. Закрыв глаза, я стояла неподвижно, как столб. Мне вспомнилась одна история, рассказанная Леонардо. Однажды в зверинце Флоренции он видел, как лев облизывал ягненка. «Эта игра закончилась очень быстро, — сказал он, — ягненок лишился большей части своей шкуры. И тогда лев приступил к трапезе».
В конце концов я получила свободу и, дрожа как осиновый лист, направилась во дворец. Вслед мне донесся высокомерный и громкий голос герцога: