По залу бродили наряженные в тоги слуги с подносами, предлагая гостям рыбные и мясные закуски и вяленые фрукты. Музыканты играли и пели, карлики отплясывали со шлюхами (уже сухими и одетыми, с очаровательно порозовевшими от состязаний и теплого купания лицами). Но вот музыка умолкла, и нам объявили, что сейчас начнутся состязания кабанов. Все бросились к открытым застекленным дверям балконов, откуда открывался отличный вид на площадь, и увидели, как эти оседланные дикие свиньи носятся по овальной арене, врезаются в зрителей, сбрасывая своих жокеев, и убегают в боковые улочки, порождая настоящий хаос и нанося увечья попавшимся на их пути бедолагам. Зрелище было чертовски увлекательным, и лишь когда оно завершилось, я узнал да Винчи в стоявшем рядом со мной высоком улыбающемся человеке.
— Леонардо! — воскликнул я. — Позвольте поздравить вас с бесподобной иллюзией.
— Благодарю, Никколо. Значит, пока вам нравятся нынешние увеселения?
— Изумительные представления. Но мой кубок опустел, а вы, видимо, еще даже не вкусили даров Бахуса. Давайте-ка разыщем виночерпия!
Удалившись в пустынный уголок, мы провозгласили несколько тостов: за отвод Арно, за бессмертную славу, за дружбу и за благополучное завершение наших рискованных отношений с герцогом. У меня создалось впечатление, что Леонардо скоро распрощается с Чезаре, хотя и не говорил этого.
Он обратил мое внимание на нескольких любопытных гостей празднества, включая молодого красавчика, который болтал с римской «гетерой». Его имя, как он сказал, Пьеро Торриджано.[40]
— Он уже успел завоевать некоторую славу, — пояснил Леонардо, — будучи одновременно солдатом и скульптором.
— Странное сочетание, — заметил я. — И он преуспел в обоих занятиях?
— Безусловно, как солдат он далеко превзошел нас с вами, а что касается его скульптур… — Он скривился и покачал головой.
— Значит, не гений? — со смехом уточнил я.
— Боюсь, что нет, хотя я почувствовал к нему гораздо большее расположение после его рассказа о том, как однажды он прицельным ударом расквасил нос Микеланджело.
— Микеланджело? — Это имя я где-то слышал. — О, не тот ли это скульптор, о котором твердят, что…
— …что он превосходит меня гениальностью?
Я решительно возразил, заявив, что собирался сказать совсем другое. Но Леонардо лишь улыбнулся:
— Да, именно он.
— А что о нем думаете вы? Так ли он гениален, как говорят?
— По-моему, он исключительно одаренный художник, но высокомерный, задиристый и в целом малоприятный молодой человек.
— A-а, понятно, — протянул я, решив, что лучше замять эту тему, и пробежал взглядом по фланирующим гостям. — А где, кстати, Доротея?
— Не знаю, — ответил Леонардо. — Я и сам только что подумал о ней.
И тогда я вдруг увидел, как она медленно проходит через расступающуюся толпу. Глаза всех гостей невольно провожали взглядами ее изумительную фигуру, затянутую в голубое, расшитое серебром платье, и более того — что казалось мне невозможным всего пару часов тому назад, внезапно произошло: с непринужденной естественностью, подарившей приятную, парализующую слабость.
— Mamma mia![41] — простонал я.
Леонардо нахмурился.
ЧЕЗАРЕ
На полу — лужа урины. На полу — брызги крови. На полу — два пальца и одно ухо.
Рамиро да Лорка прикован цепями к стене. Обнаженный толстяк. Белокожий и волосатый. Кричащий, окровавленный и возносящий молитвы.
— А я и не догадывался, Рамиро, что вы так религиозны. Микелотто, вы знали, что наш Рамиро религиозен?
Микелотто, отрицательно покачав головой, добавил:
— Хотя я знал, что он развлекался с мальчиками.
Я расхохотался:
— Он… да уж правда ли? Ах, наш великан дьявольски развратен! Всего два пальчика и ушко, а вы уже признались почти во всех грехах.
40