— Ладно, Гуго Стиннес, скажи теперь, чем мне заняться?
— Я бы на твоем месте хорошенько заправился. Зайди в гости к «Францисканеру». Это недорого и совсем близко от твоего отеля.
— Но не могу же я с утра до вечера жрать!
— Зря! Совсем неплохое занятие. — Но тут же погасил улыбку и серьезно сказал: — Познакомься с Берлином. Изучи маршруты эсбана, убана[23], омнибусов, трамваев. Это пригодится. Ну а если тебя интересуют всякие древние черепки, побывай в наших музеях. Тоже в двух шагах от твоей «Баварии». Но у тебя действительно есть деньги?
Я кивнул головой, и мы распрощались на остановке трамвая.
Желтая трехсуставчатая гусеница поволокла меня в центр, а «сотрудник для особо важных поручений», махнув на прощание рукой, бодро зашагал по тротуару.
Не только изучить, но даже составить некоторое представление о таком гигантском городе, как Берлин, за двое суток — задача просто фантастическая. И всё же, ориентируясь на свой протертый до дыр план города, я попробовал освоить его центр и главные транспортные магистрали.
Едва лишь апрельское утро, серенькое и мокроватое, заглядывало в окно моего номера, я сбрасывал душный пуховик, мылся, брился и спускался вниз, чтобы наскоро выпить чашку кофе с молоком и съесть традиционные круглые булочки с маслом и джемом.
Перекинувшись несколькими фразами с портье, который продолжал «отшлифовывать» на мне свой чудовищный французский язык, я выбирался на Фридрихштрассе и квартал за кварталом, улицу за улицей обследовал центр.
На душе у меня было легко и спокойно: паспорт Дегрена портье возвратил уже на следующее утро, и теперь он надежно покоился в моем бумажнике. Но самое главное — связь. После встречи с Хорстом я не чувствовал себя ни щепкой, которой играют морские волны, ни кустарем-одиночкой, могущим рассчитывать лишь на собственную предприимчивость и энергию. Теперь я был членом многочисленного боевого коллектива моих собратьев по идее. И хотя пока что я виделся только с Хорстом, утвердилось ощущение, будто за каждым моим шагом наблюдают десятки пар внимательных добрых глаз. Оступлюсь — поддержат. Потеряю дорогу — выведут куда следует.
Может быть, где-то здесь живет и работает Рихард Гюптнер, невысокий худощавый парень, крепкий и гибкий, как пластинка из стали. Я знал его по работе в ИК КИМе, где Гюптнер был одним из секретарей.
Он никогда не рассказывал о себе. В обращении с нами, сотрудниками исполкома, он был сдержан, лаконичен и, пожалуй, несколько суховат. Я как-то высказался о ном в этом духе при Хитарове. «Не торопись составлять мнение о человеке, которого по-настоящему не знаешь, — сурово перебил меня Рафик. — По-твоему, Рихард — сухарь… А ты знаешь, что этот сухарь вступил в «Спартак», когда ему не исполнилось и шестнадцати лет? Ему было поручено тогда нацелить пролетарскую молодежь Гамбурга против империалистической войны! Рихард — сухарь! Да знаешь ли ты, дорогой мой, что такое антимилитаристская пропаганда, когда в твою грудь направлены штыки всей кайзеровской армии? Это жизнь на острие кинжала. Любой неверный шаг, неточное движение, слишком многозначительный взгляд, и пиши пропало! А Рихард, создавая в Гамбурге группы молодежи с самыми невинными названиями — «Юные туристы» или там «Антиалкогольные рыцари», превращал их в отряды разведчиков и связистов приближающейся революции. Ты представляешь, девственная «Ванда Фогель»[24], в короткой юбчонке, с рюкзаком за плечами, выполняет поручения Либкнехта и Розы Люксембург. А во главе «Ванды» не кто иной, как наш Рихард!» — «Ну и дела! — воскликнул я. — А потом?» — «Потом? Потом «сухарь» был арестован и сидел в одиночной камере военной тюрьмы. Выпустили как несовершеннолетнего: ведь Гюптнеру в ту пору не исполнилось еще семнадцати лет. Участвовал в штурме Кильских казарм шестого ноября восемнадцатого года. И в тот же день организовал группу из молодых пролетариев Гамбурга. Между прочим, именно в Гамбурге молодежная организация присвоила себе название Коммунистического союза. Раньше, чем в других областях страны. В двадцатом году Гюптнер стал председателем ЦК КСМ Германии, а на третьем конгрессе КИМа его избрали в исполком. Я подружился с ним, еще когда работал в Германии. Ну а потом встретились в Москве. Ведь Рихард в двадцать четвертом стал оргсекретарем исполкома! Должен тебе сказать, что он великий мастер организационных дел. Он, как гроссмейстер за шахматной доской, заранее предугадывает ходы противника и неожиданно ставит пешку или коня туда, где их вовсе не ждали. Его очень ценит товарищ Пятницкий, и мы в шутку называем Рихарда «Кимовским Пятницким». — Легонько хлопнув меня по плечу, Рафик закончил: — Ну, теперь, Митя, ты сам можешь судить — такой ли Гюптнер сухарь, как тебе показалось».
24