Однажды, молодого преподавателя Двинова вызвал служивший тогда полковник Бровский Владимир Васильевич – заместитель начальника высшей школы МВД по учебной работе и отчитал его как мальчика за то, что тот поставил три (!) двойки на своем экзамене.
– Ты что, не соображаешь, что творишь, а? Ты понимаешь, что наделал? – Бровский зло сверлил водяными глазками стоявшего в струнку Двинова.
– Так, товарищ полковник, ведь…
– Молчать!!! Ты что же не знаешь, что любой милиционер – уже на три бала юрист? А? – Бровский метался из угла в угол своего «деревянного» кабинета.[15]
– Товарищ…
– Ты что же, умнее меня или где? – спросил кандидат педагогических наук Бровский. – Ты знаешь, что теперь будут обо мне думать, умник сраный!? Ты знаешь, что…[16]
Раздался стук в дверь. Зашел начальник кафедры Двинова полковник милиции Корефанов, который был одного роста со старшим инспектором отдела кадров РУВД Кефировым – метр с кепкой. Они были даже чем-то похожи. Те же ужимки, те же манеры, схожие голоса. Только Корефанов был постарше и потучнее.
– А, это ты? Ну, что скажешь, Юрий Владимирович? Знаешь, сколько твой умник бананов наставил? И кому? Ты, Двинов, хоть знаешь, кто у нас в городе кто? Ты фамилии когда читаешь, то у тебя хоть что-нибудь ёкает или ты носишь бестолковку на плечах только для фуражки? А? ХА-ХА-ХА – живот трясся от смеха, и складывалось впечатление, что он, т. е. живот, выпрыгнет из штанов и укатится далеко-далеко.
– Владимир Васильевич! Не сердись! Он же еще молодой, пацан. Мы его обработаем! – Корефанов показывал потихонечку Двинову кулак, а сам игриво улыбался, глядя на Бровского.
С тех пор Двинов ни разу не поставил ни двойки, ни пятерки. Двойки ставить было нельзя, а пятерки – не за что.
После разговора по телефону с женой Двинов уже не мог задавать умных вопросов и ухватывать главное из ответов слушателей. Не читались и его собственные лекции. Оставалось только одно – курить и продолжать прием экзамена.
Монзиков только спустя много лет узнал, что его пятерку поставили другому, а в диплом пошла тройка, которая никак не портила общего среднего бала диплома – 3,0.
Кефиров, внимательно слушавший рассказ Александра Васильевича, спросил у Монзикова, а не хочет ли Монзиков, например, тоже заняться литературой.
– Понимаете, Александр Васильевич! В нашей тяжелой работе нужна отдушина. У одних – это водка, у других – бабы, извините, пожалуйста, ну а у нас с Вами – это стихи. Ведь как приятно прочесть где-нибудь в транспорте или еще где-нибудь хорошие, красивые стихи, которые сразу же уносят в даль, которые зовут тебя всего, без остатка…. Ну, как? Вы согласны? – и Кефиров, как только мог, с силой сжал обеими руками руку Монзикова.
– Владимир Николаевич! Дак ведь я – это…
– Ничего, ничего! Вот лучше послушайте, что у меня получилось ко Дню милиции, – и Кефиров встал у окна, поднял правую руку, а затем, вытянув по-ленински вперед, подбоченясь, начал громко и не спеша декларировать очередной шедевр.
Монзиков пребывал в глубоком раздумье. Он не помнил уже начала разговора и цели своего визита. Хотелось курить, курить и еще раз курить.
– А знаете что? Мы вот прямо сейчас, здесь, с Вами напишем прекрасные и добрые стихи, и посвятим их нашей дружбе! Вот, давайте… – Кефиров всунул в руку Монзикова слюнявый карандаш и полузаполненный чей-то протокол. – Пиши. Давай! – и он, быстро семеня из угла в угол, начал диктовать очередной милицейский шедевр.
– Получилось! Получилось! – Кефиров радостно бегал по кабинету. Он был на вершине счастья. Вдохновение, посетившее его, не уходило. Ему хотелось творить, творить, творить!
15
Так уж повелось, что каждый руководитель в МВД «отделывает» свой кабинет либо деревом, либо ДСП, либо еще чем-нибудь деревянным. Причем всегда есть цветной телевизор, видик, компьютер, факс, холодильник и… обязательно диван. Многие вещи и приборы стоят в кабинете «для балды», т. к. пользоваться ими хозяин не умеет. А отдать в пользование подчиненным – жалко.
16
Обычно Бровский вставлял матерные слова для связки слов через слово или, иногда, через два. Здесь же был мат на мате, мат – перемат.