Джамболат ободряюще кивнул Алексею – мол, не дрейфь. Было видно, что он не боится смерти. Безо всякой рисовки, просто не боится. У Лыкова же задрожали руки и вспотела спина. Или–или, кто кого. Горский сабельный бой. Даже храбрые кавказские полки – Ширванский, Апшеронский, Куринский – старались избегать его.
– Уверен, что не хочешь перенести на завтра? – участливо, уже в который раз спросил чеченец.
– Нет. Давай, начинай, – выдохнул русский. И они сошлись.
Начало боя едва не стало для Лыкова концом. Он слишком волновался и сразу пропустил опасный удар. Шашка скользнула по локтю и дошла до плеча, разрубив погон. Пока русский приходил в себя, пропустил боковой удар кинжалом. Хорошо, успел отскочить, и лезвие лишь оцарапало бок. Вольноопределяющийся остановился и попробовал взять себя в руки. К его удивлению, чеченец не использовал этот момент, прекратил атаку и дал противнику оправиться. Зачем убивать такого, снова подумал Алексей. Почему мы враги, а не кунаки? Но разводить нюни было некогда. Плечо саднило, по животу стекала кровь.
– Можно? – спросил разрешения горец.
– Валяй, – кивнул русский и пошел наконец в атаку. Несколько быстрых ударов шашкой Джамболат отбил без особого труда. Алексей сделал вид, что вспомнил о кинжале. Покрутил им – и совершил неожиданный выпад гурдой[10] и следом – потяг[11]. Острое лезвие вошло чеченцу чуть ниже сердца, пройдя между газырями. Тот запнулся, выронил клинок и схватился свободной рукой за грудь. Ноги его подкосились. Из уголка рта показалась тонкая струйка крови. Отняв руку и увидев на ней алые пятна, Алибеков улыбнулся – просительно и немного печально:
– Драться с тобой… честь…
И упал.
Брат джигита дико закричал и кинулся прочь. У Лыкова не было ни сил, ни желания преследовать его. Он сел рядом с Джамболатом на корточки и взял его за окровавленную ладонь.
– Прости…
Чеченец из последних сил сжал его руку и умер.
Вечером Алексей безбоязненно разжег костер в заброшенном хуторе. Тела погибших горцев лежали неподалеку. На поляне паслись стреноженные три лошади.
Вольноопределяющийся неожиданно для себя сделался богат. За убитых инсургентов ему полагалось семьдесят пять рублей. Верховые лошади тянули каждая на сто двадцать – сто пятьдесят рублей. Чеченцы все оказались щеголи. Одних серебряных газырей набралось несколько фунтов! Но самым ценным из трофеев было оружие. Кинжал и шашка Джамболата, старинной работы, отделанные серебром, тянули на полтысячи. Итого Лыков существенно разжился. В Нижнем Новгороде вся его семья жила на пенсию недавно умершего отца – тридцать четыре рубля пятьдесят копеек в месяц. Ее едва хватало, чтобы сводить концы с концами. А сестра на выданье, барышню нужно одеть… Неожиданно вырученные деньги должны были пригодиться дома.
Однако Алексей меньше всего сейчас думал об этом. Он сварил похлебку, сделал из кавказской брусники чай и долго сидел, глядя на пламя. Ему было бесконечно жаль убитого им храброго достойного человека. Действительно, что он тут делает, в чужой земле? Пора домой. А эта боль останется теперь с ним. Навсегда. Могли бы быть друзьями. Иметь подобного друга – большая честь…
В ту ночь Самболат легко мог застрелить русского из темноты. Тому было все равно.
Вечером следующего дня Лыков услышал шаги – возвращалась кормишинская артель.
Долг чести
Для Девятого Староингерманландского пехотного полка 1880 год закончился печально. В новогоднюю ночь в своей квартире в офицерском флигеле Красных казарм застрелился подпоручик Шенрок. На столе он оставил записку, набросанную второпях – видимо, под влиянием момента: «Простите, родные и друзья, оплачиваю долг чести». Товарищи погрустили, батальонный командир направил рапорт командиру полка, и дело быстро забыли. Дивизионный врач написал, что офицер покончил с собой в порыве умоисступления, вследствие не распознанной вовремя душевной болезни. И потому может быть похоронен как христианин, с соблюдением всех обрядов. Подпоручика свезли на Петропавловское кладбище, и полковая служба продолжилась.
Семнадцатого апреля следующего, 1881 года Лыков встретил в хлопотах. Было Вербное воскресенье, неприсутственный день. Но полицейская служба тяжелая. Ежедневно, независимо от праздников, чиновники должны являться в часть к половине десятого вечера – сдать вечерний рапорт и получить приказы на завтра. Этот порядок касается всех, даже околоточных надзирателей. Для Алексея начальство сделало исключение – сыщик еще не до конца излечился от раны, полученной в подвале Александро-Невского собора, где он спасал покойного государя от покушения[12]. Утром и вечером Лыков мог не ходить на службу, а делать лечебную гимнастику. Инвалидная команда! Но в этот раз обстоятельства вынудили сыщика явиться в управление. Павел Афанасьевич Благово прислал Титуса с напутствием. Яан под неодобрительный взгляд матери Алексея прошел в его комнату и сообщил приятелю: