Однако с особой язвительностью Жерсон отзывался о выкладках Коля, посвященных естественности публичных разговоров об интимной жизни. Рассуждения о том, что невинность ребенка позволяет безнаказанно рассуждать о его половых органах, приводили его в ярость: он называл подобные воззрения еретическими[86] и предлагал своему коллеге перечитать De nuptiis et concupiscentia Блаженного Августина, дабы осознать, что даже то состояние невинности, в котором пребывали Адам и Ева, не помешало им совершить плотский грех[87].
Еще больше вопросов вызывал у знаменитого теолога пассаж о вульве женщины как о ее святилище, вычитанный «неизвестно в какой Библии». Он предполагал, что текст Священного Писания, которым воспользовался Коль, явно отличался от общепринятого, или же его оппонент просто плохо понял слова св. Луки: «Как предписано в законе Господнем, чтобы всякий младенец мужеского пола, разверзающий ложесна, был посвящен Господу» (Лук. 2: 23)[88]. «Что же в данном случае окажется посвящено Господу?» — вопрошал Жерсон. И сам отвечал на свой вопрос: «Если ты не можешь сказать, это сделаю я: первенец, [родившийся у женщины]»[89].
Яростные атаки Жана Жерсона на поклонников Жана де Мена и его трактовку проблемы любви положили конец спору о «Романе о Розе», первой крупной литературной дискуссии в европейской истории[90]. Тем не менее, вопросы, которые обсуждали ее участники, были далеко не новыми. Собственно, все они были подробно рассмотрены уже в трудах Блаженного Августина, которого на протяжении всего Средневековья почитали как наиболее авторитетного автора в вопросах сексуального воспитания[91].
Для Августина (354–430), переход которого в христианство сопровождался радикальным пересмотром собственного отношения к плотским утехам[92], наиболее естественным состоянием представлялось воздержание. С особым отвращением он относился к самому акту соития, способному низвергнуть мужской разум с высот просветления в пучину низменных страстей[93]. Теолог искренне сожалел, что продолжение человеческого рода невозможно без этих, совершенно животных движений[94], и полагал склонность людей к сексуальному наслаждению прямым следствием грехопадения Адама и Евы[95].
Изначально, писал он в De civitate Dei, наши прародители были способны полностью подчинять себе свои половые органы, однако после изгнания из Рая они утратили этот контроль, и их порочные инстинкты, вырвавшись на свободу, стали совершенно неуправляемыми[96]. Похоть, которую познали Адам и Ева, — несмотря на то, что само соитие, вне всякого сомнения, следовало рассматривать как явление положительное, берущее начало от Бога — обращала каждый частный акт совокупления во зло, в наказание рода людского, посланное Господом. А потому отныне любой ребенок (за исключением Иисуса Христа) рождался во грехе[97], ибо его родителей побуждала к этому исключительно похоть[98], И хотя сам брак Августин признавал достойным общественным институтом[99], данное обстоятельство ни в коей мере не означало, что следует публично обсуждать и тем более превозносить плотскую любовь[100]. Напротив, законный союз мужчины и женщины оказывался, с его точки зрения, единственным средством превратить низменное желание в необходимую обязанность[101], ибо рождение потомства отчасти лишало соитие его греховной окраски[102].
Таким образом, любое отклонение от интимных отношений, ограниченных рамками брака, — адюльтер или иная форма сексуальных девиаций — понималось Августином как грех, совершенный «по наущению дьявола»[103]. Исцелить его — подобно тому, как врач исцеляет своих пациентов — способна была, по мнению теолога, лишь истинная вера[104].
Именно такое понимание частной жизни людей, ее положительных и отрицательных сторон, стало доминирующим в эпоху Средневековья. На нем была, в частности, основана вся система церковных пенитенци-алиев, предполагавших различные наказания за сексуальные прегрешения. Рассматривая, вслед за Августином, покаяние как своего рода врачевание душ, исповедники основное внимание уделяли описанию «заболевания» и его симптомов, а затем предлагали пути излечения[105]. В ходе подобных бесед с прихожанами представители церкви не только получали сведения о различных сексуальных отклонениях: в сборниках пенитенциалиев, в проповедях и сочинениях теологов прочно закрепилась медицинская метафора, описывавшая процесс признания греха и его искупления[106].
86
“Dicis itaque quod puer biennis aut triennis sit in statu innocencie. Нес est heresis Pelagii, quam asserens pertinaciter hereticus est censendus” (Ibid. P. 164).
87
“Legatur non ego sed Augustinus in
88
“Sed quod addis membra secreta mulierum sanctificata olim ex more fuisse, nescio qualis te Biblia ducuerit nisi forte tu aliam a nostra te penes habueris, — aut si non movet te seducitque illud Luce: ‘Omne masculinum adaperiens.vulvam, sanctum Domino vocabitur’” (Ibid. 166).
90
Пьер-Ив Бадель полагал, что поклонники «Романа о Розе» замолчали, как только поняли, насколько серьезно воспринял их «литературную игру» Жан Жерсон:
91
Не случайно именно Августина Жан Жерсон предлагал перечитать Пьеру Колю (см. прим. 78). Подобные отсылки имелись и в других текстах теолога, посвященных «Роману о Розе». В «Видении о ‘Романе о Розе’» он ссылался на Admonitio ut silentium in ecclesia proebeatur(Le debat. P. 79, 113). Однако особенно много ссылок имелось на трактат Августина De nuptiis et concupiscencia: помимо письма к Пьеру Колю он упоминался и в «Видении» (Ibid. Р. 83, 84, 214), и в проповедях
92
В своей «Исповеди» Августин писал, что после обращения он перестал задумываться о поисках жены и о прочих земных удовольствиях: “Convertisti enim me ad te, ut nec uxorem quaererem, nec aliquam spem seculi hujus, stans in ea regula fi-dei in qua me ante tot annos ei revelaveras”
93
“Hoc saltern attendant miseri decepti et errore mortifero venenati, quia si per coitum masculorum et feminarum ligatur pars Dei, quam se manducando solvere et purgare profitentur, cogit eos hujus iam nefandi erroris necessitas, ut non solum de pane et oleribus et pomis, quae sola videntur in manifesto accipere, sed inde per concubitum potest, si feminae utero concepta fuerit, colligari”
94
“Qui tametsi, propter corpus mortis, quod nondum est resurrectione renovatum, sine quodam bestiali motu, de quo natura erubescit humana, non potest fieri”
95
“Libidinis vituperatio non est damnatio nuptiarum. Pudor in corpore humano unde. Adam et Eva non sunt coeci creati”
96
97
“Solus sine peccato natus est, quem sine virili complexu, non concupiscentia carnis, sed obedientia mentis virgo concepit”
98
“Nec ipsis tarnen peccatum sunt nuptiae, quae si in comparatione fornicationis elig-erentur, minus peccatum essent quam fornicatio, sed tarnen peccatum essent”
99
“Bonum ergo conjugii non est servor concupiscentiae, sed quidam licitus et honestus ille servore utendi modus, propagandae proli, non explendae libidini accomodatus”
100
“Ita nec propter libidinis malum nuptias condemnare, nec propter nuptiarum bonum libidi-nem laudare debemus”
101
“Quod non sic accipiendum est, tanquam prohibuerit Apostolus conjugalem, hoc est, licitum honestumque concubitum: sed ut iste concubitus, qui nihil morbidae libidinis haberet adjunctum, si non praecedente peccato in eo perisset libertatis arbitrum, quod nunc id haberet adjunctum,
102
“Sola enim generandi causa est inculpabilis sexus utriusque commixtio”
103
“Nec advertunt quod ita nuptiarum bonum malo originali, quod inde trahitur, non potest accusari; sicut adulteriorum et fornicationum malum bono naturali, quod inde nascitur, non potest excusari. Nam sicut peccatum, sive hiñe, sive a parvulis trahatur,
104
“Medicinam Christi, qua peccata sanantur” (Ibid.); “Pelagiani et Coelestiani dicunt humanam naturam a bono Deo conditam bonam, sed ita esse in nascentibus parvulis sanam, ut Christi non habeant necessariam in ilia aetate medicinam” (Ibid. Col. 440).
105
106
О рождении этой метафоры см. подробнее: