За столом я увидела также чиновника в мундире министерства иностранных дел, коллежского асессора, Порфирия Григорьевича Вохрякова. Он был лыс, роста маленького, брови насуплены, с суетливыми руками.
— Познакомьтесь, Полина, — Аршинов указал на статного мужчину лет сорока в штатском, но с военной выправкой. — Лев Платонович Головнин, охотник, добытчик трофеев и знаток повадок диких зверей. Решил поучаствовать в нашей экспедиции — охота в тех местах богатая.
— Очень приятно, — улыбнулась я и протянула руку для поцелуя.
Матрос в белой куртке подал рассыпчатую пшенную кашу, крутые яйца, свежие булочки необычной плетеной формы и рыбный паштет. Признаться, я впервые завтракала на корабле, и необычность меню мне понравилась.
— Как устроились, Аполлинария Лазаревна? — спросил меня капитан.
— Благодарю вас, очень удобно. Пока не освоилась, но, думаю, что плавание мне понравится. Только бы не заболеть морской болезнью! Боюсь, что тогда вся эта вкусная еда придется мне не по вкусу.
— Не волнуйтесь, — засмеялся первый помощник, — мы вам выдадим сухари и соленые огурцы. От них даже в шторм не отказываются.
— Смею заметить, — недовольно произнес чиновник, обращаясь к капитану, — что на форпике[6] качает с неимоверной силой. Зря вы поместили меня на носу. Я слышал, что на корме качка не такая изматывающая.
— Я распоряжусь доставить вам в каюту сухари и соленые огурцы, — абсолютно серьезно ответил Иван Александрович.
— Как долго мы будем плыть? — спросила я, намазывая паштет на кусочек булки.
— Идти, г-жа Авилова, идти, а не плыть. Около двух недель. Сами посчитайте: три дня до Босфора, потом денек по Мраморному морю до Дарданелл, четыре дня по Эгейскому со Средиземным морям. Это если шторм нас не захватит — в январе Средиземное море неспокойно. А если не повезет, то еще день-два накиньте. Пару дней постоим в Александрии — наберем свежей воды, потом день идти до Порт-Саида, там возьмем лоцмана и спустимся по Суэцкому каналу прямо в Красное море. Еще четыре дня и мы в Баб-эль-Мандебском проливе. А там и до места назначения рукой подать.
Меня заворожили названия, вкусно произнесенные капитаном: Суэцкий канал, Александрия, Баб-эль-Мандебский пролив… Я никогда не была в тех местах и поэтому с нетерпением ожидала новых впечатлений.
Мне очень нравилось сидеть в уютной кают-компании, где стены украшали деревянные лакированные панели, а электрические лампы давали мягкий рассеянный свет. Каждая вещь была на своем месте, и небольшое внутреннее пространство было заполнено со вкусом и некоторым изыском.
— Как все здесь продумано, капитан Мадервакс, — похвалила я убранство.
— Да, — кивнул он, соглашаясь, — корабль небольшой, но современный и с прекрасной маневренностью. Длина — сто десять метров, ширина — в десять раз меньше, грузоподъемность почти три тысячи тонн. Великолепный корабль! До него я ходил на паруснике, и скажу вам, Аполлинария Лазаревна, за пароходами большое будущее!
Аршинов перехватил внимание капитана и принялся обсуждать с ним бытовые проблемы переселенцев, а ко мне обратился старший помощник:
— Г-жа Авилова, хотите, после завтрака я покажу вам корабль?
— С удовольствием! — воскликнула я. — Вы опередили мои пожелания.
— Вот и отлично. У меня есть час свободного времени. Только оденьтесь потеплее, на палубе морозно.
Мы поднялись на верхнюю палубу и помощник капитана начал свой увлекательный рассказ. Его речь изобиловала морскими терминами, некоторые слова он произносил не с тем ударением, но слушать его было интересно и познавательно.
Опущу в своем повествовании сведения о количестве спасательных шлюпках и устройстве секстанта, так как меня более всего интересовали люди.
— А где пассажиры? — спросила я Рощина. — Я хочу знать, как они устроились.
Сергей Викторович слегка поморщился:
— Не волнуйтесь, Аполлинария Лазаревна, все они расположены в большом грузовом трюме. Места достаточно, и не думаю, что вам следует волноваться. Матросы следят, чтобы у переселенцев не было ни в чем недостатка.
— И все же мне бы хотелось удостовериться в этом самолично. Если нужно разрешение Николая Ивановича, то я немедленно отправляюсь в кают-компанию.
— Как вам будет угодно, — вздохнул Рощин, решив не спорить со взбалмошной дамочкой, — извольте спуститься за мной по скобтрапу.[7] Будьте осторожны, качает.
Казалось, ступенькам не будет конца — у меня даже закружилась голова, когда я спускалась все ниже и ниже, крепко держась руками за балясины.
Сквозь подволочные[8] люки пробивался свет, но все-таки его было недостаточно. Первое, что я почувствовала — запах скученности, человеческих испарений и кислого молока. Меня шатнуло. Рощин наклонился ко мне и прошептал: "Я ведь вас предупреждал, госпожа Авилова. Вас увести?"
Отрицательно покачав головой, я попыталась возразить, и в этот момент ко мне кинулась женщина:
— Барыня, вы же начальство тут. Помогите!
— Что случилось? — спросила я ее. Объяснять, что я не имею к начальству никакого отношения, не было резона, все видели меня заполняющей список, а кто этим занимается, как не начальство?
— Ребенок у меня захворал. В горячке мечется!
— Где он?
— Пойдемте за мной, я покажу.
И я отправилась вглубь трюма, мимо наспех сколоченных нар, на которых сидели и лежали переселенцы. Женщины были отделены от мужчин старым парусом, заменяющим перегородку. Дети находились с ними.
Ребенок лет пяти лежал на ворохе тряпья и шумно, со свистом дышал. Губы обметаны, на щеках лихорадочный румянец, глаза закрыты. Потрогав лоб, я убедилась, что у мальчика жар.
— У кого-нибудь есть уксус? — спросила я, обернувшись к женщинам, обступившим меня.
— Вот, барыня, возьмите, — казачка средних лет протянула мне бутыль, заткнутую тряпицей.
Вспомнив, как меня в девятилетнем возрасте наша горничная Вера обтирала тряпицей, смоченной в уксусе, дабы сбить жар, я взяла свой носовой платок, так как тряпки, разбросанные вокруг, были жесткими и нечистыми.
Уксус издавал резкий запах, ребенок проснулся и начал капризничать, но я продолжала. Закончив обтирать его, я передала платок и плошку с уксусом матери и сказала:
— Через час снова оботрите его, и дайте ему питья — липового чаю с медом или сухой малиной. Поите его чаще.
— Да откуда у нас чай! — всплеснула руками женщина. — И вода только та, что в баке. Горячей нет.
— Постараюсь что-нибудь для вас сделать. А пока просто дайте ребенку пить, у него губы совсем высохли.
Обернувшись к первому помощнику капитана, я спросила по-французски — мне не хотелось, чтобы переселенцы поняли, о чем речь:
— Сергей Викторович, надо что-то делать. Нужен кипяток, горячее питание, фонари для освещения. И доктор, в конце концов!
— Но у нас грузовой корабль, г-жа Авилова, — ответил он мне так же по-французски. — Доктор не предусмотрен.
— Но когда фрахтовали корабль, знали, что надо перевозить людей. Значит, надо было пригласить врача на время плавания. Давайте поднимемся наверх. Я очень довольна, что побывала здесь — теперь смогу рассказать г-ну Аршинову и капитану о первостепенных нуждах переселенцев.
И я, взявшись за скобу, полезла наверх. Рощин страховал меня снизу.
— Подождите! — услышали мы крик. К нам подбежал молодой человек. Я узнала его — это был Нестеров, студент и фотограф.
— Слушаю вас, — обратилась я к нему.
— Г-жа Авилова, если вам это интересно знать: до поступления в университет я служил в институте под попечительством герцога Ольденбургского — там производили вакцины от чумы и дифтерита, так что хоть и незаконченное, но медицинское образование у меня есть.
— Прекрасно, г-н Нестеров. Займитесь больным, а я еще вернусь, и вы сообщите мне, что вам нужно для исполнения медицинских обязанностей.