В действительности, несмотря на серьезный спад 1990‐х, средние темпы роста в посткоммунистических государствах в 1990–2016 годах превышали аналогичные показатели любой другой «среднестатистической» страны. Для этих стран средний рост за указанный период составил 64%, а для прочих – 52%. При этом в некоторых посткоммунистических странах рост был гораздо более динамичным. В Польше за эти годы среднедушевой доход повысился на 150% – больше, чем в Сингапуре, Гонконге и Индонезии в тот же период. Словакия в 1990 году начинала со среднедушевого ВВП в 11 800 долларов в пересчете на цены 2011 года, т. е. примерно с уровня Мексики (11 549 долларов), Аргентины (11 300 долларов) и Турции (10 696 долларов). За следующие 26 лет экономика Словакии выросла на 114%, Аргентины и Турции – на 67%, а Мексики – на 40%.
Одним словом, притом что транзит в посткоммунистических странах оказался болезненным, к началу нулевых их макроэкономические показатели – уровень инфляции и безработицы – приблизились к общемировым. То же относится и к структуре экономики: большинство из них быстро интегрировались в торговые системы Западной Европы. Но им не удалось сравняться с Западной Европой по уровню доходов, т. е. для этого потребовался бы не просто рост, а беспрецедентный в экономической истории скачок. Почти никому из стран никогда не удается догнать лидеров. Тем не менее, несмотря на кризис девяностых, в 1990–2016 годах посткоммунистические страны в среднем росли быстрее, чем остальной мир. Увеличились и вариации в уровне доходов. В 1990 году в самой зажиточной из посткоммунистических стран он был в 4,5 раза выше, чем в самой бедной, но к 2016 году эта разница составляла 7,2 раза. Хотя этот разрыв в большей мере связан с конкурентными преимуществами, чем с той или иной стратегией реформ. Самые западные страны Восточной Европы интегрировались с немецкой промышленностью, богатые нефтью государства разрабатывали сырье. А те, кто не может похвастаться природными богатствами и к тому же находится «на отшибе» – например, Кыргызстан и Таджикистан, – переживали стагнацию.
Хотя главные надежды жителей бывших коммунистических стран были связаны с экономическим прогрессом и ростом жизненного уровня, многие надеялись также на быстрый «прорыв» к развитой демократии по образцу западноевропейских государств вроде Великобритании, Франции и ФРГ. Была ли эта надежда оправданна и чего на деле удалось достичь?
Один из самых давних и укоренившихся постулатов политологии состоит в том, что – за некоторыми исключениями, связанными, например, с государственной собственностью на нефтяные ресурсы, – более высокий уровень национального дохода коррелирует с более демократическим государственным устройством (классическая формулировка проблемы принадлежит Сеймуру Мартину Липсету189). В полном соответствии с этим принципом Восточная Европа со времен промышленной революции отставала от Западной не только по уровню экономического развития, но и по уровню открытости и подотчетности политической системы. На графике 2 сравнивается средний уровень электоральной демократии в странах Западной Европы и в странах Восточной Европы и бывшего СССР. В Западной Европе уровень электоральной демократии в целом повышается с начала XIX столетия, с временными «паузами» из‐за двух мировых войн. На Востоке, однако, этот показатель в период с 1870 по 1989 год «застыл на месте»: временный его рост наблюдался лишь в межвоенный период.
График 2. Электоральная демократия в Западной Европе, Восточной Европе и странах бывшего СССР (по данным проекта «Многообразие демократии» – Varietes of Democracy, VDEM)
189