Таким образом, период с начала 1989 года, когда и старые элиты, и зарождающиеся (во многом именно в ходе этого процесса) неформальные движения начали готовиться к первым выборам, и до выборов 1990 года можно считать начальным периодом формирования республиканских протополитий. В этот период происходили, с одной стороны, процесс демократической и/или националистической мобилизации оппозиции, а с другой – процесс реконфигурации элит, которые либо консолидировались перед лицом угрозы «оппозиции снизу», либо, наоборот, обнаруживали тенденцию к расколу. Однако в большинстве случаев, в том числе и тех, когда оппозиция не сумела оказать значимого влияния на результат выборов 1990 года, на фоне кризиса доверия к общесоюзным структурам легитимность новых Верховных Советов возрастала, что открывало перед ними перспективу «декларативного суверенитета» и консолидации республиканской исполнительной власти.
Принципиальное значение выборов 1990 года состояло в том, что они демонстрировали обществу и элитам потенциал массовой политической мобилизации в данной формирующейся политии и, соответственно, сигнализировали, станет ли этот потенциал значимым фактором внутриполитических и межэлитных взаимоотношений в будущем. При этом исход выборов (почти везде) непосредственно зависел от того, сумела ли оппозиция – те или иные группы контрэлиты – организовать массовую мобилизацию в предшествовавший выборам период.
Опираясь на фундаментальную базу данных массовых выступлений и демонстраций в СССР в 1987–1992 годах Марка Бессингера, таблица 4 демонстрирует сравнительный масштаб массовых протестов в союзных республиках в период с начала 1987‐го по конец мая 1990 года, когда везде, кроме Грузии и Азербайджана, уже прошли выборы республиканских депутатов, а также в следующем периоде (июнь 1990 – декабрь 1992). Интегральный «индекс массовой мобилизации» учитывает общую численность участников протестов, рассчитанную как доля населения республики, и общее число акций (их частотность). Как видим, запредельно высокий уровень мобилизации характерен для уже вступивших в конфликт вокруг Нагорного Карабаха Армении и Азербайджана, а также для Грузии и Литвы; высокий уровень мобилизации имел место в Латвии и Эстонии; произошла, хотя и в меньших масштабах, мобилизация в Украине, России и Молдавии. В то же время в шести странах, где оппозиция не смогла оказать влияние на исход выборов 1990 года, мобилизация в предшествовавшем выборам периоде отсутствовала.
Таблица 4. Протестная мобилизация в республиках СССР в 1987–1992 годах
Источник: Beissinger Database; расчеты автора; не учитывались массовые акции, проходившие в автономных республиках и областях соответствующих республик или организованные национальными меньшинствами (так как они часто были направлены против требований и лозунгов основной волны мобилизации); индекс массовой мобилизации учитывает общее число участников как долю населения соответствующей республики и частотность (общее количество) акций в данном промежутке времени.
Однако в девяти республиках, где массовая мобилизация состоялась, она существенно различалась по своему характеру. Здесь сразу бросаются в глаза неоднозначные взаимные отношения двух массовых оппозиционных идеологий, вступивших в конкуренцию с теряющим привлекательность «коммунизмом»: либерально-демократической, «вестернизационной» (т. е. ориентированной на западные институциональные образцы), с одной стороны, и националистической, с другой.
Как убедительно показал Марк Бессингер, национализм был системным фактором, способствовавшим распаду СССР, а разрозненные движения и эпизоды националистической мобилизации являлись в действительности единым «вирусным» процессом суверенизации227. Однако политическая роль и профайлы различных национализмов зависели от того, в какие «взаимодействия» вступал его мобилизационный потенциал. Так, в Прибалтике национализм выступает в комплементарном союзе с «демократической» мобилизацией, апеллировавшей к западным институциональным образцам, которые мыслились в качестве альтернативы советскому институциональному порядку: возрождение национальной государственности понималось как воспроизведение «западной модели», «бегство на Запад».
И наоборот, на Кавказе, как показал на примере Кабардино-Балкарии Георгий Дерлугьян, местные контрэлиты, вышедшие на политическую сцену в результате горбачевской либерализации и бросавшие вызов коммунистической номенклатуре, также начав с повесток экологического протеста, защиты исторических памятников, поминовения жертв сталинизма и широкой демократизации, но не встретив достаточно массовой их поддержки в местных сообществах, быстро переходили к повесткам национальной (этнической) идентичности и суверенизации, имевших здесь гораздо более сильный мобилизационный эффект228. Так, в Грузии лидирующие позиции в неформальном движении занимает Общество Ильи Чавчавадзе, апеллировавшее к досоветской национальной традиции и грузинской идентичности. Этническая радикализация провоцировала противодействие национальных меньшинств, и в результате националистическая мобилизация достигала подлинного размаха под лозунгами противостояния уже не только «имперскому центру» и номенклатурным проводникам его политики на местах, но и «внутренним» врагам суверенизации – этническим меньшинствам и автономиям. Голодовка студентов и массовые митинги ноября 1988 года в Грузии еще направлены против Москвы и принимаемых там поправок к Конституции СССР, но уже вторая волна еще более массовых протестов в апреле 1989 года становится реакцией на мартовский сход абхазов в селе Лахны, принявший обращение о выходе Абхазии из состава Грузии. Организованный Звиадом Гамсахурдиа в ноябре 1989 года «поход на Цхинвали» выдвигает его в лидеры оппозиции, которая через год, в октябре 1990-го, одержала победу на «учредительных» выборах на фоне полномасштабного конфликта с автономиями229.
227
228
229