Возможности самосохранения были обусловлены релятивизацией требований тотального государства, с одной стороны, и, с другой – разведением плоскостей публичной и частной жизни, ценностно-нормативной фрагментацией сознания и поведения (двоемыслием), что неизбежно приводило к имморализму и прагматическому цинизму в самых разных сферах повседневной жизни. Благодаря подобной социальной «пластичности» обеспечивалось как приспособление подданных к нереалистическим (в силу их чрезмерности и идеологической заданности) требованиям власти, с одной стороны, так и адаптация самой власти к запросам населения, его скрытого саботажа, проявляющегося в характере подневольного труда и обыденного поведения, с другой. Поэтому особый интерес исследователей был направлен на структуры сознания, которые определяли жизненный мир, аспирации и стратегии выживания или приспособления этого человека.
Постановка задачи воспроизводила классическую для социологии дилемму соответствия «человека» и «социальной системы»293, но решение Левады связать кризис советского тоталитаризма с кризисом институциональных механизмов воспроизводства лояльного режиму человека, с нарастающим расхождением ценностных и нормативных установок государства и частного индивида было совершенно новым шагом в разработке этой общей проблемы. Методически ее решение сводилось к тому, чтобы установить степень соответствия между системой позднего советского общества и массовым человеком, расхождения между коллективной идентичностью и частными запросами, особенностями жизненных стратегий, социализации и т. п. Развитие темы виделось, помимо сказанного, в понимании того, как распределяются различные типы человека по функциональным сегментам институциональной системы294.
Выводы исследования натолкнулись на полное неприятие российской образованной публики. Наибольшие недоразумения вызвала сама концепция «советского человека»295. Поэтому, прежде чем перейти к содержательному изложению результатов исследования, я должен пояснить методологический смысл этого проблемного понятия.
Любые значительные изменения в социальных и гуманитарных науках обусловлены не просто появлением нового представления о человеке, но усилиями по операционализации этого интуитивного образа, его методической проработке для интерпретации уже имеющегося материала. Дело не в том, чтобы дать еще одну «целостную картину» человека, а в том, чтобы выделить те аспекты человеческого поведения, сознания, взаимодействия с другими, которые могут соответствовать принятым в данной области изучения предметным теориям и инструментам анализа. Интенсивный прогресс в той или иной сфере науки начинается с момента, когда вводится специализированное для данной области изучения представление – типологическая конструкция человека. Каждая характеристика такой антропологической конструкции фиксирует понятийные средства объяснения подлежащего изучению материала, в свою очередь направляющие внимание исследователя на те эмпирические обстоятельства жизни, которые только и могут быть верифицированы с помощью именно этих средств.
С расширением влияния позитивизма множатся специализированные «человеки»: Homo economicus (модель целерационального поведения, заданная императивами калькуляции цели и средств ее достижения, учета неизбежных побочных последствий достижения цели и т. п.); Homo religiosus М. Шелера; «Homo ludens» Й. Хёйзинги (образец сложного, закрытого ценностно-аффективного, самодостаточного социального действия носителя культуры); Homo faber («человек творящий» у М. Шелера, А. Бергсона, Х. Арендт); Homo sociologicus Р. Дарендорфа (описываемый как система институционализированных социальных ролей); political man («человек политический»), впервые появляющийся у А. Даунса, но проработанный именно С. М. Липсетом (актор, участвующий в деятельности демократических партий в условиях правового государства); «человек психологический» (наделенный всеми характеристиками из арсенала современной психологии интровертности и экстравертности, комплексами, травмами социализации, гештальтами восприятия, неврозами современности и проч.); «авторитарная личность» у Т. Адорно и сторонников Франкфуртской школы; и множество прочих вариантов и типологических конструкций акторов в соответствующих дисциплинах или предметных областях296.
293
Она могла развертываться на самом разном социальном материале – от описаний «национального характера» до концепции конформизма «базовой личности», равно как и выявления разного рода отклонений от нее: функций маргиналов, девиантного поведения и т. п.
294
Правда, эта задача стала актуальной лишь после завершения основной фазы исследования и получения повторяющихся результатов, с одной стороны, и в связи с необходимостью осмыслить закономерности реверсного развития российского общества уже после реформ, с другой. Толчком к ее постановке стала роль, которую сыграли силовые структуры и их образовательные учреждения, оказавшиеся ресурсом регенерации тоталитарного сознания, «этики» коррумпированного режима.
295
Выводы исследования расходились с упованиями на быстрое завершение демократического транзита. Многие увидели в ней идеологически мотивированное или ресентиментное описание. Как и в большинстве подобных случаев, никакой предметной критики не последовало. Речь шла о ценностно мотивированном неприятии самого подхода. Ничего специфического в такой реакции нет. Ошибка ректификации или опредмечивания исследовательских конструкций характерна для тех стадий эволюции социальных наук, когда возникающие новые специальные внутридисциплинарные конструкции человека расходятся с обыденными представлениями о «целостности человека». Чтобы не описывать здесь возникающие типовые коллизии «common sense» и научного метода конституирования предмета исследования, отошлю читателя к давней работе Р. Дарендорфа «Homo sociologicus» (1957), вошедшей в его книгу «Pfade aus Utopia» (1967). В 2002 г. она была издана по-русски:
296
Каждая смена социологической парадигмы, предполагающая новые инструментальные понятия «человека», или социологической моды, например переход от структурного функционализма к «феноменологической», «гуманистической» социологии, этнометодологии в 1970–1980 гг., доминированию французского постмодернизма и глобалистской социальной инженерии, представляет собой ответ исследователей на ценностные и социальные напряжения в обществе, попытки их понятийной тематизации и проработки методами соответствующих дисциплин.