Маркус, похоже, ничего не замечал, немногословно, но вежливо отвечал на вопросы миссис Левинсон, пялясь между тем на ноги Марион.
В кино Марион постаралась сесть так, чтобы мать отделила ее от Маркуса. Никуда я с ним сегодня не пойду, думала она, ни за что. А если мама попытается меня принудить, выложу ей все-все.
Но ничего выкладывать не понадобилось. Вечер прошел en famille.[12] Когда Маркусу настало время идти спать, мистер Левинсон, разрумянившийся, сияющий, вручил ему похрустывающий конверт.
В эту ночь Марион заперла дверь, выключила свет и лежала, дрожа от страха, но, не услышав никаких подозрительных звуков, в конце концов заснула.
Наутро, когда она спустилась к завтраку, оказалось, что Маркус уже уехал — ему надо было вернуться на корабль.
— Могла хотя бы встать пораньше, попрощаться с ним, — сказала мать.
— Мама, — вырвалось у Марион, — он такой противный!
— Противный? — переспросила мать, поразившись такому взрыву чувств. — Что же в нем противного?
— Противный… и все тут! Не хочу об этом говорить. Прошу тебя, не заставляй меня никуда с ним ходить, очень прошу!
Миссис Левинсон обняла ее за плечи.
— Детка, это ты зря: просто он тобой любуется, он же сказал, что ты красавица. Он ничего плохого не хотел, повадка у него такая, вот и все; ты вспомни, что ему довелось пережить. Мы должны быть благодарны…
В следующем году Маркус прислал несколько писем, но сам не приезжал. Миссис Левинсон воспринимала письма Маркуса как свидетельство его достижений, славных свершений, следовавших одно за другим.
— Билл, милый, Марион, дорогая: Маркус! — выпевала она — можно подумать, что Маркус явился собственной персоной.
Известие, что Маркус опять приедет, и взбудоражило, и напугало Марион. За прошлый год она обрела уверенность в себе: ведь она уже не школьница, а студентка, привлекательная девушка, и живет, как и положено молодой лондонской еврейке на выданье, чередуя вечеринки со свадебными приемами и благотворительными комитетами, а встречают и провожают ее молодые богачи на мощных машинах. Тем не менее она насторожилась. На этот раз, когда мать сообщила: «Радостная новость, Маркус приезжает!» — она сказала только: «Мама, я что, должна быть в это время дома? Ты же знаешь, я его не переношу», а неизбежный скандал отвратила так: «Будь по-твоему, но я с ним никуда не пойду. Нет и нет». В конце концов мистеру Левинсону пришлось вмешаться, чтобы хоть как-то помирить их.
Маркус прибыл в той же форме, о переменах свидетельствовала лишь красная полоска на рукаве, говорившая, что он получил повышение. Марион поглядывала на него с опаской: так кошка посматривает на терьера, который того и гляди сорвется с поводка.
— До чего ж она похорошела, — сказал Маркус, пожирая Марион глазами. — Стала еще красивее. А нарядная какая! Надо надеяться, она согласится сходить со мной куда-нибудь.
— Согласится, как не согласиться, — сказала миссис Левинсон, дочь злобно зыркнула на нее.
На этот раз Марион сочла, что Маркус ведет себя не только пугающе, но и оскорбительно, так что он не только устрашал, но и злил ее. Она уже привыкла к почтительным ухаживаниям, комплиментам, которые расточались без дальнего умысла, а то и без какого-либо умысла вообще, последствием которых мог быть разве что ужин в дорогом ресторане или вечер в ночном клубе, а замужество крохотным блестящим зайчиком маячило лишь в конце длинного туннеля.
— Почему это ты не хочешь никуда со мной пойти? — спросил Маркус, едва они остались в гостиной одни. — Раз в год, на большее я не претендую.
— Маркус, я занята, — сказала она. — У меня нет и минуты свободной.
— Ты такая красотка, — сказал он. — Тебе надо встречаться не с этими маменькими сынками, а с настоящими мужчинами, — и потянул к ней лапищу.
— А я и встречаюсь с мужчинами! — отрезала Марион, отодвигаясь от него, и рассердилась на себя: с какой стати она удостаивает его ответом. — С мужчинами и постарше, и поинтересней тебя.
Маркус меж тем улыбался, как ни в чем не бывало.
— Ну уж нет, — сказал он. — Они не объехали весь свет, как я. Не повидали того, что я.
На этот раз он собирался прожить у них три дня. Зная это, Марион позаботилась до отказа заполнить эти дни встречами и всевозможными делами, отменить которые было никак невозможно, так что дома она почти не бывала.
— Что бы тебе быть с ним поприветливее, — сказала мать. — Сколько он у нас пробудет — всего ничего.