Изнутри послышался какой-то едва различимый звук, очевидно, приглашение войти. Тесье повернулся к министру, улыбнулся, и тот прошел в личный кабинет Шарля де Голля.
Всякий раз, попадая сюда, он думал о том, что не найти ни одной детали обстановки этой комнаты, которая бы не свидетельствовала о характере человека, в ней обитавшем. С правой стороны находились три высоких окна, наподобие тех, что были в приемной. И здесь одно из окон было открыто, и также ворковали голуби, правда, несколько тише.
Где-то за окном, внизу, под липами и березами прятались незаметные люди с автоматическими винтовками: настолько высокие профессионалы в стрельбе, что попадали в тузовую метку на карте с двадцати шагов. Но и им не позавидуешь, попадись они на глаза Президенту, когда тот выглядывает из окон второго этажа. Если он узнавал о предпринимаемых по его охране мерах или если эти меры случайно нарушали его уединение, гнев Президента уже стал во дворце легендарным и был направлен зачастую против тех людей, которые были готовы защищать его с фанатичным бесстрашием. Это был один из самых тяжелых крестов Дюкре, и никто не завидовал ему, поскольку у человека, которого он был призван обезопасить, все формы личной защиты вызывали лишь негодование и непонимание.
Слева, где у стены стоял застекленный шкаф с книгами, расположился стол времен Луи XV, на котором находились не менее старинные часы. Пол был устлан ковром Савонери[17], изготовленным на королевской ковровой фабрике в 1615 году. Президент когда-то рассказывал ему, что эта фабрика сначала была мыловаренной мастерской, и с тех пор это имя прикрепилось к выпускаемым коврам.
В комнате не находилось ничего, что не несло бы в себе некоего достоинства, что не служило бы примером величия Франции, но, вместе с тем, было достаточно простым. Это, по мнению министра, относилось и к человеку, сидящему за столом, поднявшемуся поприветствовать Фрея в своей обычной безукоризненно вежливой манере.
Министр вспомнил, как Гарольд Кинг, старейшина британского журналистского корпуса в Париже и единственный представитель англо-саксонской расы, являвшийся другом Шарля де Голля, однажды заметил* ему, что по своим манерам Президент скорее человек 18-го, нежели 20-го века. И с тех пор, встречая де Голля, министр всякий раз пытался представить его высокую фигуру, облаченную в шелковые и парчовые одежды, выделывающую свои приветственные "антраша". Фантазия ему не удавалась, хотя связь была явной. Но в то же время он не мог забыть несколько редких моментов, когда обычно спокойный и уравновешенный Президент ругался самыми черными словами такой выразительной силы, что приводил в недоуменный ступор то свое окружение, то кабинет министров.
Роже Фрею было хорошо известно, что одним из таких моментов, с большой долей вероятности вызывающих гнев Президента, был вопрос обеспечения безопасности государственных институтов Франции, главным из которых был сам Президент. Они никогда не встречались с глазу на глаз по данному вопросу, и многое, что делал Фрей в этом направлении, осуществлялось тайно. Когда он вспомнил о документе, лежащем в папке, и о той просьбе, с которой он пришел к де Голлю, министр едва не вздрогнул.
- Мой дорогой Фрей.
Высокая фигура в темно-сером костюме обошла вокруг огромного рабочего стола, рука протянута в приветствии.
- Здравствуйте, господин Президент. - Фрей пожал поданную руку. По крайней мере, хоть у Старика хорошее настроение. Де Голль пригласил министра сесть в один из двух стульев с высокой спинкой, стоящих перед столом. Они были обиты тканью Бово времен Первой империи.
Отдав дань вежливости, Президент вернулся на свое место по другую сторону стола и сел, слегка откинувшись назад. Обе руки он вытянул к столу, положив на него лишь кончики пальцев, напоминая пианиста, приготовившегося к игре.
- Мой дорогой Фрей, мне сказали, что вы хотите видеть меня по чрезвычайно срочному делу. Ну и что же вы мне сообщите?
Министр глубоко вздохнул и начал рассказывать. Он кратко и четко изложил суть, понимая, что де Голль вряд ли оценит витиеватую ораторию, если только она не исходит из его собственных уст. В частной беседе Президент ценил краткость, что, к своему удивлению, обнаружили некоторые из его наиболее болтливых подчиненных.
По мере того, как Фрей говорил, лицо Президента становилось похожим на маску. Все более откидываясь назад и как бы увеличиваясь на глазах, он смотрел на министра. Взгляд его выражал горькое разочарование, будто один из самых верных слуг притащил в дом некое мерзкое существо. Министр, однако, понимал, что близорукость Президента мешает ему разглядеть выражение мины на лице самого Фрея, и сейчас, на расстоянии четырех метров, он был для де Голля всего лишь размытым цветным пятном. Свою близорукость Старик не выставлял напоказ и на всех церемониях, кроме чтения речей, очки старался не надевать.