Да и на самом деле… Почти двадцать лет у нас меняются кабинеты министров, меняются высшие должностные лица, а к своей собственной экономике, к науке, к образованию, к людям отношение в реальности остается, как прежде, нулевое. Да и само государство за исключением просто считанных единиц в правительстве – ноль. И обратить внимание хотя бы тот факт, что ни один человек в правительстве за восемнадцать лет ошибок, преступных халатностей, вопиющих фактов злоупотреблений, не понес никакого наказания. Ни один. Ни одно должностное лицо, кроме мелких исполнителей. В Китае рубят головы, а у нас происходит только ротация на уровне деятелей правительства, и те же недалекие люди все равно продолжают во властных структурах находиться или уходят на почетный покой. И если уберут подобного, скажем, откуда-нибудь из РАО ЕС, и мы еще успеем порадоваться, подумав, наконец-то!… – то через пару месяцев ему все равно найдут работу в другом ведомстве, и тоже на ответственном месте. Эта элита непотопляема, и мало того, она незаменима, потому что как коллаборационистов более удобных уже трудно найти, такими не бросаются. А средства массовой информации не то что не говорят об этом, они, вообще нас, обывателей, за дураков, за ничто держат, и уже не церемонятся с нами даже, когда показывают, скажем, по ТВ, как данность , как норму , судебные разбирательства между родственниками Лужковского клана, давно прибравшему к рукам многое в столице, а сейчас прибирающему к рукам частично и страну, скажем, публичную судебную тяжбу между женой столичного мэра и ее братом, который совершенно со спокойным видом, нагло рисуясь перед объективом телекамеры, заявляет о недополученной от сестры зарплате в течение нескольких лет в размере 331 миллиона рублей в месяц. Это речь идет даже не о части прибыли, а всего лишь о его месячной зарплате! Нет, честной слово, нас, всю страну, они давно уже за лохов держат. Они нас даже не стесняются. Они же прекрасно знают, что мы уже не сможем даже возразить, ничего не сможем им сделать. 330 миллионов рублей зарплата, при средней заработной плате народа в пятнадцать тысяч рублей в месяц… Издеваются…
И всегда во все времена смут, обкрадывания и грабежа народа, его обнищания, засилья заморских руководителей, главенства всяких чужеродных течений, когда страну растаскивали, в том числе и свои же люди, по частям, спасал ее всегда от полного краха простой народ, сам находясь в нищете своих собственных лачуг и домишек, в силу того, что ему просто некуда из этой страны было деться, и за счет своей работы и своих усилий именно он не позволял стране окончательно кануть в бездну и пучину разрухи, каждый раз удерживая ее на плаву. Только сам. Конечно же, каждый раз мечтая о новых Мининых и Пожарских, но, тем не менее, только на своих плечах. Только обыкновенные люди, электорат, непроизвольно и каждодневно борясь с теми, кого они как бы избрали на правление, приспосабливаясь ко всем выморочным условиям жизни, которые те им создали, к новым заморским укладам, которые каждый раз правители вводили, к заимствованным где-то новым моделям социального устройства, только он не позволял своей стране исчезнуть.
Сейчас, мне сдается, мы пребываем в очередном подобном периоде…
Но какие я все-таки разглядел в новой жизни частности?
Успехи
Стал ли я за эти годы баснословно богат? За эти двадцать лет бизнеса. За этот период открывания предприятий и выдумывания разного рода деятельностей?..
По сравнению с Лужковским деверем, конечно же, нет.
Но, как бы там ни было, некоторые тонкости той богатой жизни мне все-таки стали ведомы. Кое с чем я соприкоснулся. Скажем, ощущение, какое испытываешь, когда твою дорогую машину пропускают на перекрестке, мне теперь знакомо. Пусть ты и объясняешь себе, что такая машина требуется тебе для соответствия деловому имиджу в определенные моменты должностных отношений, и что это иногда с практической точки зрения очень важно. Ведь живешь в их крысином мире, где тебя ценят либо по одежке, либо по машине, тем не менее, ты все равно понимаешь, что дорогая машина привносит много изменений в твою жизнь…
Понятно, «Бэнтли» я посчитал бы покупать безрассудством. Да и нет у меня таких денег на машину, да я и не буду, к ней должна прилагаться личная охрана или коттедж на Рублевке и пр. Но однако, то, что ГИБДДшники какую-нибудь американскую машину, последнюю из модельного ряда, последней марки, не останавливают за превышение скорости, я уже заметил. Убедился. Пока машина новая и этой модели еще мало в стране, американцы, скажем, только начали выпускать серию, пока эта форма еще не примелькалась и ГИБДДшники ее не узнают, не начали ее узнавать, то они даже не смотрят на тебя, вернее отворачиваются, когда ты проносишься мимо их засады на трассе со свистом. Ведь Бог его знает, кто на ней едет… Или на них новая, еще ни разу не мытая, черная краска так действует, но как бы там ни было, я проверял, обгоняешь какой-нибудь «Хундаи», тоже , кстати, нарушающий правила, его тормозят, его штрафуют, а тебя вместе с твоим черным американским чудовищем, которое еще быстрее ехало, как будто и не видят вовсе. Как будто ты невидимка.
Или как все водители молчат, когда ты случайно на заправочной станции подъешь к колонке без очереди. Если невольно получилось. А представляете, если бы ты подъехал так же на чем-нибудь попроще?
Но вот ведь в чем дело, привыкаешь ведь к ней, к дорогой-то. К хорошему всегда быстро привыкаешь, не ценишь даже потом, и мало того, ловишь себя на том, что уже и не можешь без этого хорошего обходиться, и как-то на «жигуленок» уже и не тянет…
Даже еще открытие сделал: начинаешь улавливать к себе некое заискивающее отношение.
А вот это уже крайне неприятно. Самая отвратительная сторона предмета. Одно дело, когда тебе люди подчиняются. Например, на твоем производстве. Там ты неподчинение расцениваешь уже как помеху производственному процессу. Тем более, когда за плечами опыт службы в армии, опыт армейской дисциплины, это бесследно не проходит, остается с молодости на всю жизнь, и привычка к осознанной необходимости подчиняться кому-то в определенных случаях у тебя имеется. Привычка и твоего былого подчинения командирам и теперешнего подчинения людей тебе. Ты ведь директор. Но когда совершенно посторонний человек вне твоей служебной иерархии вдруг начинает перед тобой лебезить и угодничать, или просто уважать тебя только за то, что ты имеешь деньги…просто из-за того, что у тебя много денег…
Это же испытываешь, например, когда звонишь в редакцию справиться о судьбе своей рукописи. В этом-то плане ничего не изменилось, там о твоей рукописи и не знает никто, рукопись ведь из потока, кто их читает, но стоит сказать редактору, что ты звонишь издалека, сразу оживление в голосе:
– Откуда же это вы звоните?
Писатели-то сейчас тоже всякие пошли…
И подразумевается, что откуда-нибудь из Штатов или с Мальдивов… Такое журчание в голосе….
– Да нет никакой загадочности, – ответишь ты, – из Сибири, я в командировке…
– А, из Сибири, – и сразу потеря интереса и к тебе, и к рукописи…
Подобное, честно сказать, неприятно и обременительно. И ведь, что интересно, в нашей стране это уважение не из корыстных побуждений происходит. Ладно, если лакейское желание тебя обслужить и тебе угодить за границей идет от стремления получить чаевые, но у нас же искреннее бескорыстное угодничество, как тебя встречают и как распахивают пред тобой двери, люди искренне сами тебя превозносят за какие-то завидные для них самих вещи. Порой даже стараешься этого не замечать, чтобы не потерять к людям уважение. Чтобы не прийти вообще к обобщениям о человеческой природе. Когда вырастешь на мыслях о равенстве, о демократии, не этой демократии нуворишей, а демократии идеалистов коммунистов-шестидесятников, когда все должно быть поровну, в малом количестве и поровну, когда, невзирая на твои достижения, твой ум, культуру, обеспеченность, заслуги, твой вклад в жизнь общества, ты не забываешь о равенстве всех перед Богом, когда ты себя с детства строил, проникнувшись в свое время идеями о принципах равенства из хороших советских фильмов, и не давал себе заноситься, и даже на производстве своем теперь в память о былом завел вне производственных отношений сплошной демократизм и отдыхаешь на свойском ироничном отношении к тебе даже грузчиков, когда сам себя так поставил в коллективе, что шутки над собой, своими промахами и слабостями тешат твою душу. Подчиняются в производственном процессе, но иронизируют вне его – сплошной комфорт.
Впрочем, не надо гордыни. Не надо уж слишком заноситься и считать, что ты сам никогда не лебезил, не подличал и не угодничал. Не преклонялся перед кем-то в свою очередь. Ведь нет, ведь какому-нибудь заслуженному и любимому тобой писателю, если покопаться в памяти, ведь ты мог поклоняться, ценить его за его талант и за его книги и, затаивая дыхание, звонить ему по телефону с просьбой о помощи, помощи, конечно же, в литературном плане, когда на эту просьбу, отчаявшись от неудач, решился, когда обратиться к любимому писателю, как учителю, ты все же смог, причем, с дрожью в голосе, с робостью и перехватом дыхания, даже не в силах произнести поначалу заготовленных заранее слов, объясняя себе это не заискиванием и страхом перед его властью, высотой, а собственной искренностью, уважением к его величине и восхищением его талантом. Кто знает, может, и тебя, когда ты разыгрываешь из себя богатого, тоже не за деньги, а за твою способность к их заработку и за твою величину почитают. Так что не стоит свысока о людях судить. Пути общественного-бессознательного в человеке неисповедимы.
Впрочем, и директором-то я уже не работаю, что ж я вру, я разъезжаю на дорогой машине не по нуждам предприятия и не для произведения впечатления в служебных целях, а просто потому, что уже привычка, не заметная, не бросающаяся в глаза данность. А что до директорства, я давно уже отошел от непосредственных дел, я только свадебный генерал, генеральный директор, так что ко мне можно грузчикам относиться и запанибрата, не я же теперь их наказываю, а давно уже исполнительный директор, он теперь работает, он и подобранные мной люди, а сам я на предприятии редко бываю и в основном припухаю в Москве или в подмосковной деревне, строчу свои опусы, романы, моя проблема по поводу предприятия заключается уже в другом, не в том, чтобы установить правильные отношения с коллективом, добиться подчинения или искоренить нарушения трудовой дисциплины, а в том, чтобы вообще бразды удержать. Ведь самостоятельно работающее предприятие имеет всегда тенденцию стать целиком самостоятельным. И забыть даже, что у него есть не только генеральный директор, появляющийся все реже, но и вообще хозяин, или как сейчас модно это называть: инвестор. В общем, это та тема, о которой, если уж начинать, то надо говорить отдельно.
Как говаривал дворовый человек из Тургеневских «Записок охотника»: «Живи, барин, с Богом, в Москве, да только старосту в имении меняй почаще».
Легко сказать, меняй. А если директор хорош, а тебе, чтобы поменять его, опять надо напрягаться, искать кандидатуру и передавать дела, учить чему следует. Вот какие у меня теперь проблемы…
Кстати, есть еще причины, почему меня не грабят и не разоряют. Я же создаю рабочие места! Вот в чем еще причина. Первая. А вторая – слишком малый доход и много беспокойств, чтобы кто-то еще был заинтересован моим производством. Деньги-то они считать умеют. И еще и поэтому я им неинтересен. В данном случае это мне на руку. Я ведь даже всегда побаивался резких расширений производств, покупки лишних цехов и недвижимости, иногда даже жертвовал вполне выгодными проектами, о чем потом сожалел, а потом, когда прижимали и складывалась опасная ситуация, не сожалел снова. Боже мой, я ведь, повторюсь, не предприниматель. Я производственник. Да и это не является основным занятием в моей жизни…
Кризис
Было время, когда я писал о дружбе, о мужской, юношеской, пылкой, как первая любовь, дружбе. Я исследовал это чувство, как и от чего оно зарождается, как протекает, какие душевные движения происходят, которые потом уже с частым повторением отсутствуют, которые с возрастом вообще проходят, и ты перестаешь их замечать. Но когда это впервые, это так выпукло, это так наглядно, и все эти ощущения, пусть даже и повторяемые в связи с разными объектами, так свежи, сильны, так полны деталей, тонкостей, находок, что с нетерпением спешишь их отобразить. Как к своему сослуживцу, Сашке Королеву, в армии я испытывал просто истинную любовь, к его совершенно на мою не похожей жизни, когда щеки – кровь с молоком, рассуждений о смыслах и причинах нет в принципе, любимец женщин, с жизнью, насыщенной только любовными приключениями, когда в нем все только и создано для этих приключений и похождений, все натурально, непосредственно и естественно, и так, что от испытываемой к нему то ли зависти, то ли нежности, то ли восхищения, я в избытке чувств даже целовал его иногда в его пухлую щеку. Которую он постоянно с отвращением вытирал рукавом или тыльной стороной ладони и отплевывался. А меня отталкивал. Или на практике в Восточной Сибири на реке Лене такая тонкая дружба двух совершенно одинакового воспитания и мыслей юношей, похожих друг на друга. Общность…
Потом точно так же исследовал любовь к девушке, к женщине, это вообще бездна, ее не постичь никогда….
А в тридцать лет начал исследовать любовь к Богу, наткнувшись на это чувство через эксперименты с постами и голоданиями, которые привели меня к пониманию совершенно другого образ жизни, которым я тоже надолго увлекся, отречение, смирение, любовь к ближнему, религиозный экстаз. Все было внове, и упоительные ощущения, и чистота жизни, и нравственно и физически правильная жизнь, когда ты чист, как младенец, как будто снова вернулся назад в детство и только начал познавать окружающую действительность и снова мог улавливать малейшие оттенки душевных движений и бытия… Потом я предавал это постигнутое и нажитое шаг за шагом с каждым годом все больше и больше…
А о чем пишу, о чем думаю, что исследую я сейчас? Сроки поставки, понижение себестоимости, скидки на транспорт и какой доход…
И уже не жалею не только конкурентов, но и подчиненных. Воюю уже и конкурентов топлю, не исповедую уже принцип, что всем надо жить. Нет, уничтожаю, становлюсь жестоким, увольняю, перестал исповедовать игры в сердоболие. В принципе, перестал выполнять данное себе обещание в прошлых главах не увольнять людей. Соглашаюсь уже с увольнениями, соглашаюсь с жестокостями исполнительного директора, с сокращениями зарплат, и борюсь против положенного по закону полного трехмесячного выходного пособия. И все потому, что обуреваем стремлением сохранить предприятие, в котором хоть оставшимся можно будет жить.
Даже племянника, которого продвигаю на ответственную должность и который не понимает этого особого, отдельного от рабочих, положения, я ругаю, отчитываю, кричу даже на него за то, что он не может меня поддержать и принимает сторону пролетариата. За то, что все равно испытывает солидарность с ним в их чаяниях и проблемах, связанных со знакомыми ему проблемами зарплаты, с вечным отсутствием денег, которых всегда при любых обстоятельства не хватает, сколько их не будь, и наличие которых напрямую связано все же со мной, собственником, с зарплатой, которую я им плачу, с моими воспитательными приемами, удержаниями и поощрениями. И, в конце концов, остаюсь в одиночестве, даже без явной помощи уже и исполнительного директора. И в одиночестве барахтаюсь, устанавливая экономию, бережливость, дисциплину и воюя за полностью загруженный работой рабочий день. Борюсь на предприятии лишь за выживаемость. И стал понимать уже отчетливо, что с работниками, с нанятыми работниками, как ни крутись, мы все равно по разную сторону баррикад. У нас с ними разные цели…
Позволяю себе сердиться, ворчать, быть недовольным, убеждаю себя, что вправе это делать, потому что это мои подчиненные, и это нужно для пользы дела. Хотя мысленно в душе и исповедую все тот же толстовский закон о непротивлении злу. Но сейчас он слишком уже глубоко в душе. На поверхности же один нудный мерзостный характер.
Это я вступил в мир глобальной жизни. Стал брюзгливый и раздражительный, много себе позволяя и к этому уже привыкнув.
Глобальная «закулиса». В терминологии Петровской «Достаточной общей теории управления» так называемый мировой управленец, «глобальный предиктор». Внеличностная, лишенная обязательности персоналий, предначертывающая путь и осуществляющая его исполнение структура. Анонимная множественность или, наоборот, ограниченность лиц. Гениальный властитель. Он обыграет. Он обязательно обыграет, если играть на его поле. Выход в единственном: не держаться его игр. Не ставить во главу угла деньги. Это единственный способ. Играть на поле своем.
Генерал Петров умер. Он был публичен. Единственный, боровшийся против них, кто остался в живых и победил, это был махатма Ганди, его тактика была пассивность, неучастие в их государственных институтах, в их управлении, в выработке законов. И ведь победил! Отвоевал мирным путем через непротивление, через пассивность, через неделание, через неучастие в государственных структурах своей стране независимость, сделал из колонии Британской империи свободную страну. Это зло побеждается только добром.
Кризис – это чтобы мы ненавидели друг друга. У них все схвачено, используются человеческие слабости, они на них играют. А чтобы вырваться, надо по-другому: не относиться к жизни серьезно. Тут, в этом пространстве, мы всегда поймем друг друга. Тут мы не можем проиграть, и тут им нас взять нечем. Они здесь пасуют, в мире простых человеческих ценностей. В мире любви, дружбы, охоты, туризма и рыбной ловли, в мире палаточных лагерей, путешествий на велосипеде, веры в Бога, в мире таинств печатного книжного слова, загадок звуков стихий и музыки, таинств природы, таинств рождения детей.
Их поле – деньги, наше поле – нищета. И тут мы никому не нужны, не опасны и фантастически свободны.
Наша страна удивительна, мы всегда осваивали чужие социальные модели и приспосабливали их под себя.
Те же Рюрики, которых славяне, как бы, позвали на царствование… Надо же, просто смех: «придите и владейте нами», а то мы, дескать, деремся меж собой и мирно жить друг с другом не можем. И пришли и владели, а мы еще веков пять дрались меж собой уже под предводительством Рюриковичей.
Даже если права «Концепция общественной безопасности», и нами все века управляли и всегда нам все навязывали извне, внедряли, насаждали, то все равно, все эти новые навязанные формы жизни нами всегда были приспосабливаемы к себе. И христианство, которое было внедрено через кровь и силой, вместо опять же, как бы, плохого язычества, наш народ переварил и превратил, мало того, что в нечто впитавшее язычество, но и в такую аскезу, что посчитал себя даже третьим Римом, и сейчас христианское православие с его постами и ритуалами у нас впереди планеты всей.
Потом введение разных западных забав, с их ассамблеями, танцами, стрижкой бород и атеистическим искусством, которое наши отечественные писатели 19 века переплавили в некую даже духовность и придали атеистическому искусству божественную основу.
У нас всегда так. Даже коммунистическую идею социализма именно в нашей стране, в отличие от других соцстран с их практическими социалистическими ценностями, мы умудрились превратить в нечто богоравное и святое, что и фанатично исповедовали очень долгое время.
И даже когда нам какую-нибудь войну подбрасывают, то и ту мы сразу превращаем в отечественную, в войну за Русь святую. Ну, иначе мы не можем.
Кто знает, может быть, и рыночную экономику, мы так же освоим и пройдем.
Вспомнить только, после революции 17 года тоже лет десять-двадцать мы сходили с ума по свободе, таща с Запада все самое отвязное, вместе с половой разнузданностью и бесцеремонностью, а потом ничего, опять пришли в норму, упорядочили, что даже атеистический кодекс строителя коммунизма сформировали на основе десяти христианских заповедей, а за легкомыслие разводов коммунистов могли и из партии исключить.
Может быть, и эту эпоху мы пройдем и приспособим к себе, и глобальный предиктор опять на нас обломается, и опять мы ему зададим задачу, поскольку, если верить той же «Концепции», он нас уже много сотен лет достать не может, все никак не получается полностью прибрать к рукам и до конца победить.
Только бы побыстрее, что ли, а то, честное слово, просто уже скучно стало в этом их буржуйском и становящемся все более тоталитарном и централизованном, одноликом, компьютерно-конвейерном мире. Хотелось бы опять какими-нибудь человеческими страстями пожить…
note 2 Первый свой «отчет» о предпринимательской деятельности «Записки мелкого предпринимателя» автор напечатал ни много ни мало в 1996 году, имея за плечами уже пятилетний опыт. Так что название главы «двадцать лет» одной этой временной характеристикой уже говорит о достижении.