Неподалеку от дома был такой кабак, про который он точно знал, что хозяин никогда не доливает водку водой да не настаивает ее на той иноземной травке, табаком именуемой, от которой потом два дня болит башка. Ну, то, что целовальник приторговывает не только казенной, но и самодельной водочкой, — всем известно. А кто же не без греха? Целовальник, однако, был умен, потому ни разу не попадался.
Кабак был хорош еще и тем, что имел совсем низенькое крыльцо. Правильно — с высокого-то и навернуться недолго да шею сломать. А там — объясняйся излишний раз с приказными из Разбойного приказа да с плачущими родственниками.
Миновав длинные сени,[22] заставленные пустыми бочками, и пройдя внутрь, Акундинов осмотрелся — нет ли кого из знакомых, к кому бы подсесть да похвастать новым чином? Но за длинным, ничем не покрытым, зато отскобленным до белизны столом, уставленным разными бутылками, заедками и закусками (в зависимости от кошелька), таковых не было. Были тут либо крестьяне из зажиточных, что приезжали в Первопрестольную по торговым делам, купцы, зашедшие порассуждать все о тех же делах, да стрельцы, свободные от караула.
Целовальник, завидев подьячего из Новой четверти, заулыбался и закивал так, что того и гляди, башка оторвется.
— Милости просим! — заворковал кабатчик так радостно, как будто встретил лучшего друга.
— Да не на службе я, не боись, — усмехнулся Тимофей. — Водочка-то у тебя какая?
— Ну, как обычно, — ответил хозяин. — Казенная. Ту, что с государева винокуренного завода отпускают. Вот, попробуй…
В любом кабаке Акундинов мог бы пить-есть в три горла да задарма. Только за красивые глазки никто поить не будет. Рано или поздно, но стребуют с тебя службу за все съеденное и выпитое! Отслужить-то ты, конечно же, отслужишь. Но, как говорят старики: «Сколь веревочке ни виться, а хвостик все равно торчит!» И ежели тебя только со службы попрут — так рад-радехонек будешь, что дешево отделался. Таких, что зарились на дармовщинку, Тимофей уже насмотрелся… Кого потом ставили на правеж[23] да били батогами так, что мясо клочьями летело, ну а кого после правежа — прямо в Сибирь, а кого — на кладбище… Это в других приказах — фарт. Там не то что старшие подьячие, но и писцы неверстанные уже так зажрались на подарках да подачках, что спали на шелке да с серебра ели. А за Новой четью, что водочные сборы блюдет, смотрят со всех сторон. Тут тебе и Разбойный приказ, и приказ Большой казны, и Дворцовый. Все посматривают — не взял бы приказной чего…
Акундинов решил вначале сам попробовать водку. Ну не брать же незнамо какую. Хотел было прямо у стойки опрокинуть чарку, да толклись тут какие-то рожи самого синюшного вида, что и стоять-то с ними рядом было противно. Брезгливо покосившись на шваль да принюхавшись, Тимоха спросил у целовальника:
— А эти-то тут чего делают?
— Так известно, чего, — вздохнул тот. — Чего и все — водку пьют. Ну а где они на это денежки берут, так это не мое дело. Мое дело — копеечку в государеву казну вносить. Ну, так ведь сам же знаешь.
Это точно! Главную копеечку тащат в кабак не бояре-купцы, а самый что ни на есть простой люд. А тут уж такой простой, что проще вроде бы и некуда… Куцые шапчонки, кафтаны в неряшливых заплатках, а штаны так засалены, что уже не понять, какого они цвета. Даже лапти, которые можно бы самому сделать за полчаса, если не полениться надрать лыка, были обмотаны склизлыми тряпками…
Стоять рядом с кабацкой теребенью, от которой разило мочой да навозом, было невмоготу. Пришлось заказать себе кувшинчик на два шкалика,[24] пару соленых огурцов (не пить же голую!) и поискать глазами местечко. Облюбовав край скамейки и уголок стола, чтобы не тревожить соседей (не надолго ведь, чай!), Тимофей сел.
Водка была настоящая — первой выгонки. Акундинов не спеша (подождет Конюхов, не помрет, чай, от лишней минутки) сидел и чокался с солидным мужиком, назвавшимся торговым человеком по имени Федот. Будь это какой-нибудь теребень, что клянчит глоточек водки да огрызок огурца, то послал бы его на три буквы. Этот же пришел со своей выпивкой и закуской.
Сидели, помалкивали, прислушиваясь к разговору соседей о ценах на рожь и пшеницу, да о том, когда же выгодней забивать бычков, чтобы не продешевить на московском торгу, да почем нынче соль будет, и еще о всякой всячине.
Когда все было выпито, Федот предложил:
— А что, Тимофей, может, еще — чуть-чуть? Угощаю…
22
Сени — в деревенских избах и в городских домах в старое время: помещение между жилой частью дома и крыльцом.