– Пошли вон. Оставьте меня одного. Проваливайте, – ворчал кто-то посреди цирковой арены. Затем хриплый голос сорвался на обиженный писк. Мышиный писк: – Неблагодарные!
Хозяин голоса, серый мыш[2] в малиновом сюртуке, шмыгнул длинным носом, дёрнул затёкшей лапой и заметил, что за ним наблюдают четыре глаза. Два больших – увеличенных стёклами очков, и два блестящих – в тени широкополой шляпы.
Мыш дёрнул за шнурок, и цирковая арена перестала быть тёмной. Его сгорбленную фигурку осветил мощный луч прожектора. Мыш поднялся на цыпочки, чтобы казаться выше, поднял лапки и запричитал:
– Ох, я бедный одинокий мыш! Все меня оставили, все покинули! Никому я не нужен! Никто меня не любит!
Причитал мыш типичным мышиным голоском – высоким, пронзительным и ну очень неприятным. Крот, который плохо видел, но отлично слышал, попытался зарыться в землю, наткнулся лбом на деревянную балку и передумал прятаться. Вместо этого он достал из-за пазухи пару затычек для ушей в форме морковок, сел в позу лотоса и замычал.
Дог Шмитт посмотрел на медитирующего крота, потом перевёл взгляд на причитающего мыша, который уже валялся на полу, и решил… подождать, пока все успокоятся.
– Эй! Чем вы там занимаетесь?! – завизжал мыш, наблюдая за медитирующим кротом и застывшим псом. – Мне нужна помощь, а вы… вы… ничего не делаете!
– Сработало, – обрадовался дог, хлопнул по спине мычащего крота и подал лапу мышу: – Сыщик Шмитт к твоим услугам.
– Сыщик? Тогда ищи! – взорвался мыш. – Все пропали, все до единого! Где это видано, чтобы цирк да без артистов?!
Мыш всё тараторил и тараторил. Потом вспомнил, что забыл представиться:
– Я Максимилиан. Главный здесь. За всё отвечаю, всё делаю, всем помогаю…
– Давай по порядку, – перебил мыша дог Шмитт. – Кто пропал, когда пропал, как быстро и в какую сторону?
Печальный рассказ мыша Максимилиана
(в стихах и танцах)
– Стоп-стоп-стоп, – прервал выступление дог Шмитт, удобно устроившийся в первом ряду. – Слёз нет. Нестыковочка…
Мыш, застывший посреди танцевального па, задумался. Потом достал из кармана луковицу, откусил половину и зарыдал.
– Так-то лучше, – заявил сыщик на вопросительный взгляд Максимилиана. – Продолжай.
Но мыш только пожал плечами и, утирая слёзы, сообщил:
– Не могу. Слова забыл. Я вкратце…
Мыш Максимилиан рассказывал, что произошло. Дог Шмитт слушал, покачивая головой, и думал. Слушать и думать одновременно – это вам не пончики есть! Только великие сыщики на это способны. А слушать, думать и есть пончики одновременно – это и вовсе верх мастерства.
Вот что понял дог Шмитт из рассказа мыша Максимилиана.
– Их похитили! – внезапно заверещал Максимилиан.
Крот Ап Чхи всё это время медитировал, издавая при этом странные звуки: «А… фррр… Хррр… Уф… Уф… Хрю». Но мыш верещал так громко, что затычки в ушах не помогли. Крот проснулся, вытащил морковки и мудро спросил:
– А тебя почему оставили?
– Хороший вопрос, – похвалил дог Шмитт крота. – Будешь моей правой лапой!
Мыш Максимилиан долго-долго думал, наматывая круги по цирковой арене.
– Потому что я – мыш! Мыши страшные, и их все боятся, – наконец придумал он.
Сказав это, мыш Максимилиан снова заплакал. С его длинного подрагивающего серого носа на красный ковёр цирковой арены капнула слезинка, потом вторая и третья. А следом за слезинками закапали слова:
– Бедный я. Несчастный я. Никто меня не любит. Никто не понимает…
Дог Шмитт и крот Ап Чхи решили не мешать мышу ворчать и на цыпочках тихо-тихо вышли из циркового шатра.
– Уф, – с облегчением вздохнул пёс, оказавшись на свежем воздухе.
В цирковом шатре он и не заметил, как прошла ночь и наступило утро. На солнце вода Мокрого озера переливалась всеми цветами радуги, а брызги от разбивающихся о пирс волн сияли, как драгоценные камни.
2
–