Кому-то революция казалась рождением нового мира, кого-то пугало ее безобразие и дикарство. Есенин прикоснулся к новому. Главное было впереди. Жена и ребенок стали не нужны. Начался семейный ад: он обнаруживает, что видеть не может усталую женщину, сперва сдерживает себя, а потом перестает. Она тоже чувствует, что все кончено, но пытается его удержать – ему не нужен был и первый ребенок, а ей уже хочется второго.
Окончательно измучившись, Зинаида однажды не выдержала, взяла на руки годовалую Таню и отправилась к Сергею в дом в Богословском переулке, где Сергей снимал комнату на пару со своим новым приятелем, поэтом Анатолием Мариенгофом[9].
– Ведь любишь ты меня, Сергунь, я знаю. И другого даже знать не хочу…
«Лощеный денди» Мариенгоф, самодовольно наблюдая за семейными сценами, ерничал, замечая, что она «и на хитрость пускалась, и на лесть, и на подкуп, и на строгость – все попусту». Обрадовался, когда Есенин вызвал его в коридор и зашептал на ухо:
– Не могу я с Зинаидой жить… Скажи ей, Толя, скажи, что у меня есть другая женщина. Уж так прошу, как просить больше нельзя…
– Что ты, Сережа… Как можно?
– Друг ты мне или не друг?.. Петля мне ее любовь. Толюк, милый, я похожу, пройдусь по бульварам к Москва-реке… А ты скажи (она непременно спросит), что я у женщины. Мол, путаюсь и влюблен накрепко…
Зинаида ушла. Через некоторое время поняла, что вновь беременна. Может, и к лучшему, дети привяжут? Сначала уехала в Орел, к родителям. Потом, когда фронт Гражданской войны подкатил уже вплотную, вернулась в Москву. Остававшийся до родов месяц с небольшим жила у знакомых. На новорожденного сына отец смотреть не поехал. Но договорился с Андреем Белым, чтобы тот стал крестным отцом Константина Есенина. Но потом как-то все вновь завертелось, некогда было, он колесил по стране – с запада на восток и с юга на север. В июле 1920-го на платформе ростовского вокзала Мариенгоф, возвращавшийся вместе с Есениным из Ташкента, случайно столкнулся с Зинаидой Николаевной Райх. Она направлялась в Кисловодск. Узнав Анатолия, попросила:
– Скажите Сереже, что я еду с Костей. Он его еще не видал. Пусть зайдет, взглянет. Если не хочет со мной встречаться, могу выйти из купе.
Узнав о просьбе, Есенин заупрямился.
– Не пойду. Не желаю. Нечего и незачем мне смотреть.
– Пойди. Скоро второй звонок. Сын ведь все-таки.
Пошел-таки, сдвинув брови. В купе Зинаида Николаевна развязала ленточки кружевного конвертика. Маленькое розовое полугодовалое существо живо дрыгало ножками.
– Фу! Черный!.. Есенины черными не бывают…
– Сережа!
Он не обернулся.
Подумав, написал с дороги своему издателю Сахарову в Москву: «…еще к тебе особливая просьба. Ежели на горизонте появится моя жена Зинаида Николаевна, то устрой ей как-нибудь через себя или через Кожебаткина тыс. 30 или 40. Она, вероятно, очень нуждается, а я не знаю ее адреса. С Кавказа она, кажется, уже уехала, и встретить я ее уже не смогу…»
Кто знает, может быть, уже тогда над ним витали недописанные строки «Письма к женщине»:
Любимая!
Меня вы не любили.
Не знали вы, что в сонмище людском
Я был, как лошадь, загнанная в мыле,
Пришпоренная смелым ездоком…
Откуда ему было знать, что в метрике сына, заполненной со слов матери, в графе «Род занятий отца» значилось – «Красноармеец». Как не знал он и того, что вскоре после рождения Костик очень тяжело заболел.
С трудом выходив сына, Зинаида сама свалилась – сначала с брюшным, потом с сыпным тифом, а после и с волчанкой. Отравление мозга сыпнотифозным ядом привело к возникновению многочисленных чередовавшихся маний. Она потеряла рассудок, попала в психиатрическую лечебницу – и вышла оттуда уже совсем другим человеком. Нет-нет, заверяли медики, женщина совершенно нормальна. Смотрите: неизменно в добром настроении, подчеркнуто внимательна, собранна. Но стоило чуть-чуть нарушиться душевному равновесию, подумать о дурном, – и это сразу выбивало из колеи, и тут же молнии сверкали в глазах на бледном, окаменевшем лице, а от нарастающей тональности голоса вздрагивали дети и леденела кровь.
Куда только исчезла непосредственность, угасли любопытство и детская смешливость, еще недавно очаровывавшие юного Есенина? После тяжкой болезни к жизни вернулся очень взрослый, очень серьезный и очень трезвый человек, прекрасно знающий, что ничто и никогда в этой жизни не дается даром.