Заслышав мужские шаги, она — привычка есть привычка — приготовилась к встрече: скинула жакет, забросила руку на спинку кресла и подобрала под себя ноги, обтянутые черным шелком.
— Тобайас, как славно, что вы пришли. — Ее голос взлетел, возбуждая Ансела.
Он недурен в этом темно-синем костюме, подумала Лялька. Чистый, как юный Сорель[13].
— Вы знали, что сегодня день моего рождения? — Она рассмеялась: конечно же, он знал. Снова закурила и пожала плечами в ответ на его очевидное осуждение. — Знаю, знаю — слишком много курю. И пью.
И она швырнула окурок через всю комнату в синюю проволочную корзину с бумажным мусором.
— Да, слишком много. Не беспокойтесь, — добавила она, — окурок холодный.
— Как поживаете? — спросил Тобайас.
— Прекрасно.
— Вам нравится в Англии?
— Пожалуй.
Так ли это? Она тут же усомнилась в сказанном. Подумала о седых бровях и румяных щеках своих друзей. И о том, что она уже не существует для безработных юнцов, в великом множестве сидевших и лежавших вокруг каменных чаш фонтанов. Да еще под дождем. Вид у них был убогий и печальный. Сегодня она проходила мимо такой группы. Что их ждет, думала она, что станет с этими людьми? А вослед ей несся грубоватый хохот. Она удивленно повернулась, чтобы получше их рассмотреть, и убедилась: смех был недобрым. Они обратили внимание только на ее возраст и принадлежность к имущему классу, а то, что она хороша собой, их не интересовало. Она казалась им комичной, а значит, спокойно жить она теперь сможет лишь среди седобровых и румяных — только они будут ее привечать. И что, так будет везде? Не исключено, что причина не одна. Не просто возраст. Не просто муки стареющей женщины. С новой остротой она ощутила это в присутствии Тобайаса, услышав его вопрос. Какой он холодный, жесткий. Почему Мендес выбрал именно его? Лялька чувствовала исходящую от него неприязнь. Этого человека надо бояться. Она хотела предупредить Алекса. Позвонить и предупредить. Потом решила повременить. Видимо, все дело в погоде: на нее действует это странное мертвенно-бледное небо.
— Как Алекс?
— Вполне здоров.
— А шато?
— Шато дорогое. — Тобайас улыбнулся.
— Выпьете чаю с лимоном? — Лялька крикнула: — Мария!
— Я ненадолго. — Он сделал паузу: — Взгляните. Я привез вам подарок.
— О! — Лялька смутилась. — От Алекса? Благодарю вас. Я посмотрю. Попозже.
Она приняла сверток из рук Тобайаса и внезапно ощутила болезненный ком в горле. Тобайас принялся ходить по комнате. Лялька подумала, что не стоило бы так жарко топить. Мужчины не раз говорили ей об этом. Тобайас был бледен, казался скованным.
— Вам надо путешествовать, — сказал он. — Откройте для себя окно. Окно в мир.
— Забавно, что как раз… — начала было Лялька, но остановилась. Тобайасу она не доверяла, а потому не стала даже упоминать о предложении Кейти. — Возможно, вы правы. Возможно, мне нужно переменить обстановку. — Она внимательно посмотрела на Ансела. — Итак, вы вернулись в Лондон. Рассчитываться за приобретение Алекса.
— Не совсем. — Он улыбнулся. — Есть сложности. Мы расплатимся в свое время. В этом и состоит моя работа — определить нужный момент.
— Какие-нибудь серьезные проблемы?
— Никаких. Просто масштаб велик. Это как разделить на части Индию.
Она расслабилась и засмеялась вместе с Тобайасом:
— Вам это понравится.
— Вовсе нет, — возразил он. — Я возненавижу шато. Все это нелепо. И безответственно. Не нахожу тут никакого смысла — ни с нравственной точки зрения, ни с точки зрения логики.
— Ни с финансовой?
— Меньше всего с финансовой.
— Думаю, Алекс просто хочет освободиться, — тихо сказала Лялька.
Тобайас рассмеялся:
— Что за фантазии приходят вам в голову.
По его взгляду она поняла, что он хочет уйти.
— Вы его просто не знаете, — заметила она. — Не понимаете. Все дело в удаче. Он не мог ее упустить.
— Лялька, он ни от чего не отказывается, уверяю вас.
Она поняла намек. И на мгновение он смог увидеть ее страх.
— Позаботьтесь о нем, Тобайас. Прошу вас.
Телефон Клары стоял в прихожей между пыльной вазой с сухими цветами и бутылкой апельсинового сока. Светло и тепло в квартире было только в кухне. Линолеум в прихожей был рваный, стены выкрашены в коричневый цвет. В щель для писем задувал ветер.
— Кто звонил? — донесся голос Перетца.
— Это не тебе.
— Я не спрашивал, кому. Я спросил, кто это. Ты говорила довольно долго.