В целом со своими задачами такой человек вполне справляется: степень свойственного ему суперперфекционизма, возникающего на фоне напряжения, чрезмерной бдительности и тревоги, ощущений забытья и агонии, показывает уровень травматизма. Травма сопровождается потрясением, упадком сил и неспособностью даже думать о том, что случилось: либо потому, что насилие было слишком жестоким, либо потому, что оно повторялось и повторялось (инцест, унижение со стороны матери, отсутствие внимания в детстве).
В подобной ситуации девочка будет расти очень милой, хорошей ученицей, а повзрослев, – вызывать ревность женщин и похотливые стремления у мужчин, не умея создать границы, найти правильный баланс между желанием отвергнуть и попасть в объятия, которых ей так не хватало. Будущий взрослый зароет свою травму как можно глубже, и подчинится тираническому суперэго, и будет стремиться к достижениям, которые в результате не принесут ему искомого облегчения в отношениях.
«Эта нормальность любой ценой, – считает Саверио Томаселла[10], – служит одним из важных проявлений травмы. На самом деле речь идет о чрезмерной адаптации к социальным нормам – она помогает травмированному человеку убедить себя, что он может быть таким же, как другие, что он не исключен из общества».
Часто это называют силой духа. Человек сможет говорить спокойно, без эмоций, – если вообще будет готов говорить – о том, что его разрушило, но подобная попытка избегать острых углов в семейном кругу в конечном счете оборачивается для него отсутствием понимания и ревностью. Особенно там, где никто не хочет вспоминать, что произошло. Травма усугубляется, становясь проклятием, – я ежедневно получаю этому свидетельства в своей практике и исследованиях, – если сопровождается вдобавок отрицанием или предательством. Такое может случиться с солдатом, вернувшимся из Афганистана, как в случае с моим пациентом Луиджи, или с гражданским человеком, подвергшимся депортации, с ребенком, пережившим насилие, если семья не верит его рассказу, с девочкой, ставшей объектом материнских манипуляций, – ее одиночество только возрастает по мере того, как она пытается компенсировать потерю любви.
Говоря другими словами, травма, порождая страх и трудности в завязывании контактов, делает того, кто ее перенес, пленником молчания, горя и непонимания. Он приговорен отдавать себя, чувствуя при этом, что некая часть его самого брошена на произвол судьбы, практически плывет по течению неведомо куда.
Травма создает разрывы в непрерывной череде жизни, купюры в памяти, как раз об этом я и пишу в своем будущем романе: «Нелюбовь родителей замораживает вашу память, а рот застывает в немом крике… Когда у вас отбирают даже право на собственные воспоминания, что у вас остается, кроме сиюминутных размышлений?»
Слова, что приходят на ум при попытке описания травмированной личности, – черная дыра, опустошение, цунами, исчезновение ориентиров, пошатнувшаяся реальность, взрыв времени, ужас, бесконечное падение. В любом случае прежде всего человеку необходимо отмыться, очиститься от того, что мешает отправиться в будущее, базирующееся на внутренней безопасности, доверии, уважении к личным границам, готовности уважать другого и требовать того же по отношению к себе. В то самое будущее, которое другие, более защищенные, менее хрупкие, получили при рождении, бесплатно, по умолчанию.
Межпоколенческие семейные травмы и тайны
Суициды, инцесты, похищения, депортации, предательства, обманы – семейный секрет, как правило, это некая закрытая дверь, которая давит всем своим весом на следующие поколения. Секрет выступает в роли настоящего недуга, передаваемого по наследству, как некоторые врожденные болезни.
– Для первого поколения травма не поддается вербализации, то есть рассказать о ней невозможно.
Травма изолирует человека от его окружения. Он живет и развивается так, как будто надел на себя вторую кожу, – неизменно играя некую роль, направляя всю свою энергию на сокрытие тайны.
К примеру, так бывает с пережившими депортацию. Рассказать о пережитом они не могут, им приходится продолжать жить среди своих «бывших близких», ставших чужими, делать вид, что двигаешься и говоришь в другом ритме и в другой реальности. Тайна оформляется как нечто изначально существующее.
– Во втором поколении невысказанное становится неназываемым.
Мы не догадываемся, существует ли нечто на самом деле или ничего нет – и не было. Дети депортированных родителей часто рассказывают, как их родители были молчаливы, а они сами испытывали непонятный стыд, который считали проявлением застенчивости. Следует обязательно учитывать, что травма, вызывая стыд у непосредственных жертв, передается на телесном, бессознательном уровне по наследству, как обрывки страхов, кошмаров, неспособность жить собственной жизнью, занимать в жизни место, которое принадлежит человеку по праву. Стать личностью, будучи ребенком существа, низведенного до положения чьей-то вещи, как это происходит в случае ребенка, родившегося в результате изнасилования, или потомка людей, подвергшихся депортации, возможно при условии работы с самыми темными следами прошлого.
10
Саверио Томаселла (франц.