— Не трогай свечу, — сказали из угла. Голос был тонкий и скрипучий, громче писка комара и куда более противный: ре диез, сыгранное на первой струне скрипки, к которой никто не прикасался лет пятьсот.
— Не пытайся зажечь спичку. Я не выношу запах серы и фосфора. Если ты это сделаешь, — две точки вспыхнули и тут же погасли, — пожалеешь. Тебе страшно?
— Страшно, — у Александра пересохло в горле. — Пожалуйста, оставайся в углу, не ползи сюда. Я не буду зажигать спичку.
— Мне стоит лишь захотеть, и я тебя парализую. Если я тебя укушу, ты превратишься в живую мумию. Я могу обездвижить тебя своими соками, сковать, сделать из тебя пустой кокон, высушить тебя, как муху. Я могу тебя загипнотизировать. Я могу такое, что даже не могу тебе описать.
— Я знаю. Не делай этого, пожалуйста, пожалуйста! Закрой глаза и не смотри на меня. У меня порок сердца.
— Я паук. Знаешь, что это значит?
— Разум и лапы, аналитический разум и проворные лапы. Ты знаешь и можешь все. Ты везде, где темно: на чердаке в углу, за платяным шкафом, в футляре от скрипки и под кроватью. Даже если я тебя не вижу, я знаю, что ты где-то рядом и следишь за мной. Почему?
— Потому что я тебя люблю, — Паук издал нечто похожее на смешок, — и буду тебе верен до самой смерти. До твоей смерти, конечно. Но ты брезгуешь мной и боишься встретить меня даже во сне. Ты выбираешь только те сны, в которых меня нет. Каждый вечер перед сном ты тайно ото всех крестишься, потому что знаешь: я не могу пройти мимо креста, не стянув паутиной четыре его оконечности. Это долго и унизительно. Ты хочешь перехитрить меня, Паука, а я ведь так тебя люблю. Жалкий, любимый мой подлый мальчишка! Любимый коварный малыш, который отрывает лапки мухам и прокалывает им брюшки булавками, и нагревает булавки на огне, и хоронит мух в спичечных коробках, и играет над их могилками этюды на скрипке!
— Это были не мухи, ты ведь прекрасно знаешь. Зеленая, которой я оторвал голову и отпустил, была отцом. Та, которой я оторвал крылышки и утопил в молоке, была мама. Маленькая, которую я проткнул нагретой булавкой, была моя сестра. Что еще тебе нужно?
— Чтобы ты покончил с собой, маленький убийца.
— Дай мне еще немного времени! Я обещаю убить и других.
— Сколько времени?
— Неделю.
— А потом? Ты ведь знаешь, что ты должен сделать потом?
— Повеситься в воскресенье.
— Обещаешь, гадкий мальчишка?
— Что мне сделать, чтобы ты мне поверил?
— Преодолей свое отвращение и возьми меня в руку. Я хочу дотронуться лапами до твоих бархатистых щечек! Поцелуй меня прямо в жвала. И смотри, чтобы тебя не стошнило.
Александр поколебался мгновение. Он весь взмок, в горле поднимался спазм. Выбора не было.
— Только, пожалуйста, не смотри на меня, — сказал он сдавленным голосом, — у меня астигматизм.
— Не буду, — в писклявом голоске звучала насмешка.
Александр сделал шаг вперед, вытянул руку и ощутил на ладони лапы Паука. Он увидел или скорее почувствовал, как Паук садится прохладным брюшком на ее тыльную сторону, туда, где начинается линия жизни. Жвала приподнялись в ожидании поцелуя. Александр наклонил голову и коснулся их губами; в тот же миг две желтые точки вспыхнули и ослепили его. Он в ужасе закричал и отскочил назад, отряхивая руку.
Его нашли лежащим на куче угля. Подумали, что он там заснул. Мать отнесла его на руках в комнату, посадила за стол перед тарелкой с блинчиками и сказала, что он должен пообещать никогда больше не поливать герань уксусом. Александр сполз со стула, встал на четвереньки и забился в угол за этажеркой, глядя оттуда желтыми от ненависти глазами.
«Точь-в-точь паук, — брезгливо подумал отец. — И в кого он такой уродился?»
ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ
Девятого сентября тысяча девятьсот пятьдесят четвертого года Александр проснулся в семь часов утра. Его разбудила сестра, вылив ему на подушку кувшин холодной воды: с днем рождения. Ритуал был обязательным, поэтому он даже не пытался протестовать. На самом деле он родился десятого, но мать с отцом всем говорили, что девятого[1], потому что… да они сами не знали, почему.
Некоторое время он лежал в кровати, рассматривая солнечный треугольник на стене и с наслаждением, под самый корень, до крови, сгрызая ногти на трех пальцах: большом, указательном и мизинце. Он уже две недели ждал, пока ногти отрастут, и пока кусал только кожу вокруг них.
1
До 1990 года 9 сентября в Болгарии было национальным праздником: в этот день в 1944 году к власти в стране пришел Отечественный фронт, и вскоре Болгария стала социалистическим государством.