– Никто ничего не покупает, – сказал Ханс, подперев рукой подбородок и изучая Гретины картины, расставленные по комнате. – Подожду, пока дела улучшатся, и тогда уже выставим эти работы. Сейчас неподходящее время. Может, в следующем году.
– В следующем году? – Грета отступила назад и обвела глазами свои холсты. Ни один не отличался красотой и тем особым светом, что сделал ее известной художницей. Она забыла, как создавать этот свет, мягкое сияние, благодаря которому лицо Лили оживало. Единственной более-менее достойной работой был портрет профессора Болька, высокого осанистого мужчины с большими руками, одетого в шерстяной костюм в крупную клетку. Грета и сама видела, что остальные портреты не шли ни в какое сравнение. Видела она и Ханса, хмурившего брови в попытке подобрать слова, чтобы сказать ей об этом.
– Я подумываю съездить в Америку, – произнес он. – Посмотрю, жив ли там еще бизнес.
– В Нью-Йорк?
– И в Калифорнию.
– В Калифорнию? – Грета прислонилась к стене между картинами и представила, как Ханс впервые снимет свою широкополую фетровую шляпу под солнцем Пасадены.
Карлайл уже купил билеты до Копенгагена, забронировав рейс через Гамбург. Он сообщал, что за зиму в Пасадене не выпало ни капля дождя и к марту все маки на клумбах сгорели. Это был его ответ на короткую, в два слова, записку от Греты: «Эйнар мертв». В обратном письме Карлайл писал: «В Пасадене сушь, Лос-Анджелес-ривер пересохла, и почему бы вам с Лили не погостить у нас?» И далее: «Как поживает Лили? Счастлива ли?» Грета спрятала письмо в карман рабочего халата.
Иногда во второй половине дня она заходила в «Фоннесбек» и украдкой смотрела на Лили из-за витрин, где были выложены лайковые перчатки и сложенные треугольником шелковые шарфы: Лили стоит по другую сторону стекла, поверх форменного воротничка – янтарные бусы, волосы падают на глаза. Когда мимо проходила покупательница, Лили поднимала указательный палец, дама останавливалась и подносила к носу флакончик духов. Улыбка – и товар продан. Грета наблюдала за Лили с дальнего конца зала, спрятавшись за стойкой с уцененными зонтиками. Так она шпионила несколько раз, и последний был в тот день, когда, вернувшись домой из «Фоннесбека», она получила телеграмму от Карлайла: «Отплываю в субботу».
И в это время Ханс сообщает ей, что собирается в Америку.
– Полагаю, ты вряд ли захочешь поехать со мной? – осведомился он.
– В Калифорнию?
– Ну разумеется. Только не говори, что не можешь.
– Не могу.
– Почему?
И Грета промолчала, ибо даже она понимала, что ответ прозвучит нелепо. Кто же будет присматривать за Лили? Она вдруг подумала о Карлайле, представив, как он лежит в парусиновом шезлонге на палубе «Эстонии» и греет на солнышке больную ногу.
– Грета, ты могла бы мне помочь, – сказал Ханс.
– Помочь тебе?
– В Америке.
Грета сделала шаг назад. Ханс казался гораздо выше нее: неужели она никогда не замечала, какой он высокий? Время близилось к ночи, а они еще не ужинали. Эдвард IV лакал воду из своей миски. Друг детства ее мужа – вот кем был Ханс. Был – но раньше, не теперь, как будто бы эта часть него – воспоминания о нем – исчезла вместе с Эйнаром.
– Пожалуйста, подумай, – сказал он.
– Я могу подсказать, к кому обратиться. Напишу рекомендательные письма, если пожелаешь. Мне не трудно, – сказала она.
– Дело вовсе не в этом. Разве не понимаешь?
– Чего не понимаю?
Ханс положил ладонь ей на талию.
– А как же Лили? – спросила Грета.
– Лили прекрасно без тебя обойдется.
– Я не могу бросить Лили, – сказала Грета.
Его рука гладила ее бедро. Стоял весенний вечер, ставни гудели на ветру, и Грета вспоминала дом на холме в Пасадене, где летом горячие сухие ветра швыряют в окна ветви эвкалиптов.
– Придется, – сказал Ханс и заключил ее в объятья.
Она чувствовала стук его сердца под рубашкой и комок в собственном горле.
Карлайл не стал занимать гостевую спальню во Вдовьем доме, а снял номер в гостинице «Палас» с видом на Ратушную площадь и фонтан с тремя драконами. Сказал, что ему нравятся звук трамваев на площади и выкрики продавца печенья со специями, катящего свою тележку. Что он любит смотреть на длинную кирпичную стену парка Тиволи, который как раз открылся после зимы, и на кабины колеса обозрения, подрагивающие в вышине. Что ему приятно навещать Лили в «Фоннесбеке», где она уже заработала нагрудный значок лучшей продавщицы месяца, что он рад видеть ее при деле, смотреть, как она идет по Стрёгету[107] и болтает с другими работницами универмага, которые выпархивают из дверей служебного входа в одинаковых синих костюмах. Карлайл сказал сестре, что, по его мнению, Лили должна жить отдельно.
107
Стрёгет (дат.