– Боюсь, я не помню никакого Эйнара Вегенера, – только и промолвила баронесса. – Ве-ге… так вы сказали? В нашем доме перебывало много мальчиков. У него были рыжие волосы?
– Нет, каштановые, – сказал Ханс.
– А, каштановые. – Усадив Эдварда IV к себе на колени, баронесса кормила его кусочками лосося. – Хороший мальчик, наверное. Давно умер?
– Около года назад, – подала голос Грета. Она обвела комнату долгим взглядом, и та напомнила ей другую утреннюю столовую на другом конце земного шара, где все еще властвовала женщина, похожая на баронессу.
В тот же день Ханс повел ее по тропинке вдоль сфагнового болота к деревенскому дому. В доме была соломенная крыша с бревенчатыми карнизами, из трубы поднимался дымок. Ханс и Грета не стали заходить во двор, где в загоне копошились куры, а трое ребятишек возили палочками по грязи. В дверном проеме стояла светловолосая женщина; щурясь от солнца, она смотрела на своих детей – двух мальчиков и девочку. За загородкой чихнула лошадь, дети рассмеялись, а старенький Эдвард IV у ног Греты задрожал.
– Я их не знаю, – сказал Ханс. – Живут здесь уже какое-то время.
– Думаешь, она впустит нас, если попросим? Посмотреть, что тут и как.
– Лучше не надо, – сказал Ханс.
Он положил руку пониже спины Греты и держал ее так всю дорогу через поле. Длинные узкие стебли травы щекотали ей ноги, Эдвард IV трусил рядом.
На кладбище стоял деревянный крест с выбитой надписью: «Вегенер».
– Его отец, – пояснил Ханс, указав на заросшую травой могилу в тени красной ольхи.
По соседству с кладбищем стояла беленая церквушка, земля была неровной и каменистой, солнце слизало с райграса ночную росу, и в воздухе разлился сладкий запах.
– У меня остались его картины, – сказала Грета.
– Оставь их себе, – посоветовал Ханс, не убирая руки.
– Каким он тогда был?
– Просто маленьким мальчиком со своей тайной. Ничем не отличался от всех нас.
Небо было высоким и безоблачным, ветер шелестел листьями красной ольхи. Грета отогнала мысли о прошлом и будущем. Это лето на Ютландии – такое же, как в годы юности Эйнара, когда он, без сомнения, испытывал и счастье, и грусть. Она вернулась домой без него. Вот она, Грета Уод, возвышается над травой, отбрасывая на могилы длинную тень. Она вернется домой без него.
На обратном пути в Копенгаген Ханс спросил:
– Не передумала насчет Калифорнии? Едем?
Двенадцать цилиндров «Хорьха» работали на полную мощность, от вибрации мотора кожа Греты мелко дрожала. Ярко светило солнце, верх кабриолета был опущен, и где-то в районе Гретиных щиколоток металась на ветру бумажная ленточка.
– Что ты сказал? – крикнула она, зажав волосы в кулак.
– Мы едем в Калифорнию?
И в ту минуту, когда ветер с ревом взвихрил волосы Греты, подол ее платья и бумажную ленточку, в голове таким же шальным вихрем пронеслись воспоминания: ее комнатка в Пасадене с арочным окном и видом на розовые клумбы; касита на краю Арройо-Секо, которую сейчас снимает молодая семья с малышом; заколоченные окна старой гончарной мастерской Тедди Кросса на Колорадо-стрит, после пожара переделанной в типографию; члены Общества искусств и ремесел Пасадены в фетровых беретах. Как могла Грета вернуться ко всему этому? Образы, однако, продолжали сменять друг друга, и теперь она вспоминала мшистый внутренний дворик каситы, где в рассеянном свете солнечных лучей, проникающих сквозь крону авокадо, она написала первый портрет Тедди Кросса; небольшие бунгало, которые Карлайл возводил на улочках за Калифорнийским бульваром, – в них селились молодожены из Иллинойса; акры апельсиновых рощ. Грета посмотрела в небо, на бледную синеву того же оттенка, что и антикварные фарфоровые тарелки на стенах в столовой баронессы Аксгил. Шел июнь, и в Пасадене райграс уже наверняка весь выгорел, а ветви пальм сделались щетинистыми, и горничные вынесли на веранды раскладные кровати. Позади Гретиного дома тоже была такая веранда с сетчатыми ставнями на петлях, и в детстве Грета часто распахивала эти ставни, смотрела вдаль, на холмы Линда Висты[112] на другой стороне ущелья Арройо-Секо, и зарисовывала неизменный коричневато-зеленый пейзаж Пасадены. Она вообразила, как выставляет краски, устанавливает на веранде мольберт и пишет тот же пейзаж сейчас: серо-бурая неопределенность эвкалипта, пыльная зелень веточек кипариса, яркое розовое пятно особняка в итальянском стиле с штукатурным фасадом, проглядывающего сквозь заросли олеандра, серый цвет цементированной балюстрады с видом на все это пространство.
112
Линда Виста (англ.