Хенрик потянул ее с кованой скамейки. Лили испугалась, что сейчас он обнимет ее и сквозь ткань платья почувствует странности фигуры – костлявой, безгрудой, с распухшим комком пульсирующей боли, упрятанным между ногами. Но Хенрик за руку потащил ее по боковому коридору ратуши. Он, словно тряпичная кукла, счастливо кивал головой, круглой, с красивым черепом и слегка монгольской формой лба. Видимо, по этой причине Эйнар без смущения взялся за влажные пальцы Хенрика и пошел следом: это же было частью игры в Лили, а любая игра почти ничего не значила. Игры – это вам не искусство или написанная картина, и, уж конечно, они не имеют отношения к действительности. Никогда в жизни – и даже сегодня, когда ладонь Хенрика потела в его ладони, – Эйнар не считал себя испорченным или «не таким». Доктор, к которому он ходил в прошлом году, чтобы выяснить, почему у них с Гретой не получается завести детей, спросил:
– Эйнар, вы когда-нибудь испытывали влечение к кому-либо помимо вашей жены? Допустим, к мужчине?
– Нет, никогда, – ответил он. – Совсем. Ваш намек неуместен.
Далее он рассказал доктору, что у него, между прочим, вызвал опаску чересчур розоволицый мужчина с испуганно бегающими глазками, который слонялся возле общественного туалета в парке Эрстеда[19]. Как можно было подумать, что Эйнар – содомит? Сколь далекое от истины предположение!
Опять же, именно поэтому Эйнар, не выпуская руки Хенрика, бежал по дальнему коридору, вдоль которого с полированных потолочных балок свисали датские флаги. Поэтому смело надел горчично-желтые туфли, протянутые ему Гретой в тот апрельский день, когда ей понадобилось написать пару ног. Поэтому добровольно оделся в узкое платье, стеснявшее движения: Эйнар играл в игру. Он это знал. И Грета знала. Но о себе самом он не знал ничего, совершенно ничего.
Снаружи, на Ратушной площади, прогремел трамвай, печально и дружелюбно звякнув колокольчиком. На краю фонтана сидели трое норвежцев, веселых и пьяных.
– В какую сторону? – спросил Хенрик.
На площади, на открытом plads[20], где от соседнего торгового лотка пахло кофе и печеньем с пряностями, Хенрик как будто бы стал меньше ростом. Под ложечкой у Эйнара, в самой сокровенной глубине, тлел жар, и все, что ему оставалось, – это глядеть на фонтан, бронзовых викингов-трубадуров и островерхие крыши зданий, окружавших площадь.
– Так куда идти? – переспросил Хенрик. Он посмотрел на небо, и его ноздри затрепетали.
И вдруг у Эйнара – у Лили – появилась идея. Как бы странно это ни звучало, но ей захотелось полетать над Ратушной площадью. Эйнар наблюдал, как Лили с решительным выражением лица шепнула Хенрику:
– Идем.
Он услыхал ее мысли: Грета не узнает. О чем? Этого Эйнару понять не удалось. Когда Эйнар, временно уступивший свое тело, вознамерился спросить Лили, что она имеет в виду, когда он, парящий в вышине, точно призрак, собрался склониться над ней и задать свой вопрос – пускай и не совсем так, как путник на развилке спрашивает себя, какую дорогу выбрать, но почти так – О чем же Грета не узнает? – именно в это мгновение Лили, чьи предплечья горели, чьи пальцы стискивали шифоновую ткань платья, а мозг – ее половинка ореха – испускал электрические импульсы мыслей, почувствовала, как что-то теплое потекло по ложбинке от носа к губам.
– Боже, у тебя кровь! – воскликнул Хенрик.
Она поднесла руку к носу. Густая струйка крови побежала по губам, закапала вниз. В ноздрях Лили звенела музыка из ратуши. С каждой каплей она чувствовала себя все более чистой – опустошенной, но и очистившейся.
– Что случилось? – спрашивал Хенрик. – В чем причина? – кричал он, и, словно в благодарность за его неравнодушие, кровь текла сильнее. – Я приведу помощь!
Прежде чем Лили успела его остановить, он помчался через всю площадь к каким-то людям, садившимся в автомобиль. Хенрик собирался похлопать по плечу женщину, которая придерживала для них открытую дверцу, – Лили видела, как медленно развернулись его пальцы. Потом до нее дошло.
Она попыталась крикнуть «Нет!», но утратила дар речи. Ладонь Хенрика хлопала по крепкой, обтянутой черной материей спине Греты – та вышла на улицу, чтобы посадить Хелену в служебную машину Королевской Гренландской торговой компании.
Грета его как будто не заметила; она видела только Лили и яркие капли крови на Ратушной площади. Лицо Греты окаменело, и до Лили донесся ее шепот:
19
Парк Эрстеда – живописный парк в центре Копенгагена, открытый в 1879 году. Назван в честь выдающегося датского физика Ханса Кристиана Эрстеда (1777–1851).