— Свят, потанцуем? — сказала Анна.
Отказаться я не рискнул. Встал, мы вышли в середину зала, стали кружиться среди других пар. Голова Анны болталась у моей груди, она задирала голову, и теперь уж явно тянулась, чтобы казаться выше. Несколько раз она пыталась закинуть руки мне на шею, но получалось так неловко, что в конце концов Анна просто обняла меня за талию, а мне пришлось положить руки ей на плечи. С минуту мы приноравливались к разнице своих размеров, потом я взял левой рукой её правую руку и дело пошло чуть легче.
В первый раз я всерьез пожалел, что нас в детстве учили танцам. Мол, офицер должен уметь танцевать… Теперь и не сошлешься на то, что не умеешь.
— А где твоя серафима? — спросила Анна, нарочито коверкая слово.
— Разве я сторож ангелу своему? — ответил я, пытаясь замять тему.
Но прозвучало неожиданно строго и серьёзно. Я добавил:
— Где-то на базе. А может умотала во Вселенную.
Мы кружили, временами попадая в лучи света и тогда «Звезда Серафима» на моей груди взрывалась брызгами света, заливая лицо Анны брызгами алого-синего-желтого. Волосы у неё на лбу взмокли, рот был полуоткрыт, словно ей не хватало воздуха, я видел, как она нервно облизывает губы.
— Ясно. Свят, поцелуй меня.
Меня пробил пот.
— Анна…
— Мы с тобой целовались четыре раза. Забыл?
— Слушай, мы дети были!
Лицо у Анны стало злое, но почему-то еще более красивое:
— Мы и тогда были не дети, и ты сейчас не взрослый! Это оболочка, рано или поздно ты её сбросишь и станешь мельче меня!
Мы кружили среди морпехов, и если я был с них ростом, даже повыше некоторых, то Анна выглядела как девочка, выбежавшая на подиум к взрослым.
— Анна, неправильно…
Медленные ритмичные движения словно отгораживали нас от всего мира. Начальство пило свой холодный чай и становилось всё веселее[4], суровые женщины-морпехи меняли кавалера за кавалером и добродушно поглядывали на нас. А мы с Анной всё кружили в танце — туда-сюда, туда-сюда…
— Ты дурак, Свят? Всё здесь неправильно! Мы мёртвые пилоты, которых вытащили из могил и заставили умирать снова и снова! Мы дети, делающие работу взрослых!
Её ладонь в моей руке была горячая, влажная и дрожала. Она тяжело дышала, не мигая смотрела мне в глаза.
— Я же тебя люблю, дурак! — шепотом выпалила Анна. — Ну! Поцелуй меня!
Будто во сне я наклонился к её лицу. Вдохнул запах — чистый, свежий, пахнущий цветочным шампунем и какими-то жаркими духами. Глаза у Анны закатились вверх…
И я поцеловал её в лоб.
— Чудак! — сказала Анна с презрением.
Нет, конечно, она другое сказала.
А вот по щеке мне влепила звонко и со всех сил.
Развернулась и пошла сквозь толпу морпехов. Наткнулась на высоченного бойца, рыжего, с добродушным веселым лицом. Что-то сказала, взяла за руку — и потащила танцевать.
Я стал медленно пробираться сквозь толпу. К счастью, народа танцевала так много, что мало кто заметил мой позор. Орден пылал на моей груди словно предостерегающий сигнал: не подходить и не трогать.
Вывалившись в коридор, я огляделся. Есть кто?
Ну конечно же я даже убежать не смогу незаметно — в коридорчике, ведущем к главной лестнице, сидела прямо на полу женщина, дышала из ингалятора и отхлебывала чай из стеклянной чашки попеременно.
На всякий случай я подошёл, вдруг ей плохо?
— Привет, Свят! — сказала женщина дружелюбно.
— Маша? — я и удивился, и обрадовался. Ну, сам не знаю, чему удивился, я же знал, что она на базе.
— Садись, — она похлопала по полу рядом с собой.
Я сел. Спросил:
— Всё в порядке?
— Что? — она нахмурилась. — А ты, об этом… Да, всё норм. Это лекарство. Витаминки.
Ещё раз затянувшись, она спрятала ингалятор в карман. Одним глотком допила чай. Улыбнулась.
— Я даже тебя не поблагодарила. Ты ведь настоящий герой, Свят. Спас всех.
— Ерунда. Это моя работа, — ответил я.
Маша засмеялась.
— Знаешь, когда ты вот такой, взрослый, это звучит абсолютно серьезно и убедительно.
— Это и раньше звучало серьезно, — ответил я. — Что поделать, если мы проводим большую часть жизни в детском теле.
— Лучше бы вас оживляли двадцатилетними.
— Клонов растить тяжело, а у тушки есть наилучший период восприятия чужого сознания — с двенадцати до четырнадцати лет. Это Эля так тушку подрастила, случайно.
— И где великий серафим?
Я пожал плечами.
— Вершит в небесах великие дела. Шучу. Ей тоже нелегко, она никак не может вернуться в свою привычную форму.