В 840 г. благочестивый император умер в страшных мучениях и совершенно одинокий. Никого из близких людей рядом с ним не было, кроме, разве что, сводного брата Дрого, которого он когда-то собственноручно упрятал в монастырь, а потом, раскаявшись, сделал епископом Меца.
Следующие три года были наполнены ожесточенной борьбой за передел отцовского наследства, ведь, несмотря на все усилия, он так и не был произведен: разделы 817, 829, 838 гг. устраивали кого-то одного, но не всех вместе. Противники разделились на два лагеря. Один образовался вокруг императора Лотаря. Другой составили те, кто поддерживал Людовика и Карла (Пипин Аквитанский к тому времени умер). Среди множества взаимных обвинений и обид позиции противоборствующих сторон вырисовывались довольно отчетливо. Карл и Людовик, а с ними и подавляющее большинство представителей франкской аристократии показали себя приверженцами традиционной модели семейного правления. Им представлялось верным, чтобы каждый из братьев получил равную долю отцовского наследства. Приближенный Карла граф Нитхард, который оставил одну из самых потрясающих хроник каролингского времени, писал о том, что общим благом для всех было бы справедливое разделение королевства между принцами. Это явилось бы самым надежным залогом их мирного сосуществования друг с другом. Достаточным основанием мира он полагал также кровное родство молодых королей, подкрепленное узами братской любви[244]. Этот прагматичный политик несомненно выражал взгляды широких кругов франкской знати.
После смерти отца в самом невыгодном положении оказался Людовик. Последний раздел, утвержденный на вормсском собрании, оставлял за ним лишь небольшой кусочек на юго-востоке королевства. Однако Карл, не без оснований опасаясь амбициозного Лотаря, посчитал более разумным привлечь брата на свою сторону обещанием равных условий дележа. Лотарь же быстро позабыл свои многочисленные клятвы и заверения в сыновней почтительности и братской любви. Почти сразу после смерти отца он дал понять, что не собирается отступать от условий Ordinatio, сосредотачивавших в его руках огромную власть. Идеологическая доктрина золотого века каролингской империи вновь была поднята на щит, и у нее обнаружилось немало сторонников. Разумеется, речь шла прежде всего о политике, о том, кто и как будет властвовать. Возвышенная идея построения на земле Града Божьего использовалась лишь для того, чтобы оправдать определенные политические амбиции. Страна раскололась на два лагеря. Борьба велась отчаянная. В 841 г. в жесточайшем сражении у Фонтенуа-ан-Пюизе войско Лотаря было разбито армиями Людовика и Карла. Эта первая по-настоящему крупная победа упрочила союз младших братьев. Год спустя в Страсбурге они скрепили его клятвой, произнесенной публично, как в старые варварские времена, перед всем войском. С другой стороны, сама битва, в которой тысячи христиан, братьев не только по вере, но зачастую и по крови, убивали друг друга, произвела на современников колоссальное впечатление. Очевидец этих событий говорит о растерянности, царившей в стане победителей, об их желании поскорей загладить свою вину, о том, как герои каялись и выдерживали пост, о том, что не людские намерения, но Божья воля свершила это...[245] Возможно поэтому Карл и Людовик, добившись явного военного преимущества, не спешили им воспользоваться, но стремились помириться с Лотарем. Наконец он уступил. В 843 г. в Вердене три брата “по совету и с согласия своих верных” поровну поделили королевство франков между собой. Событие это не нашло широкого отклика у современников. Прошло оно буднично, почти рутинно, ибо казалось делом вполне обычным, не заслуживающим особого внимания. Не обошлось, правда, без казусов. На первом заседании вдруг выяснили, что толком никто не имеет представления об истинных размерах империи. Поэтому окончательное решение вопроса пришлось на некоторое время отложить.
Как бы то ни было, но королевство франков вновь подверглось разделу. Традиция побелила новацию. Раннесредневековый политический консерватизм, хотя и поколебленный основательно каролингскими реформами, все же сохранил свою жизнеспособность. Монархическая идеология не сумела с ним совладать. Следует, правда, отметить, что появление в империи нескольких королей не означало для современников ее разделения. Она продолжала восприниматься как единое целое. Ведь во главе отдельных ее частей стояли представители одного клана, связанные тесным кровным родством. “Наши короли” — так называл их хронист еще многие годы спустя после Вердена[246].
244
Подробнее см.:
245
Nithardi quattuor libri historiarum, III, 1 // Ausgewaehlte Quellen... Bd. V. S. 386-402.