Особого внимания заслуживает вопрос о том, к какому жанру каролингской литературы следовало бы отнести это произведение. Проблема атрибуции оказывается, однако, намного более сложной, чем кажется на первый взгляд. Это явно не анналы, хотя современники прежде всего их были склонны усматривать в Gesta. He является оно и житием. Герой Тегана вовсе не безгрешный святой, который при жизни и после смерти творит чудеса во славу Божию. Он живой человек, ошибающийся, пусть и невольно, терзаемый сомнениями, далеко не всегда и во всем последовательный, хотя автор и стремится убедить нас в обратном. Более того, — и это особенно удивительно — на страницах сочинения хорепископа Трирского практически вообще нет места чудесному. Такие расхожие топосы каролингской эпохи, как всякого рода знамения в виде комет, эпидемий или стихийных бедствий в нем отсутствуют. А ведь их можно встретить даже в Эйнхардовой биографии Карла Великого, насквозь пронизанной светским началом[289].
Нельзя отнести труд Тегана и к жанру светской биографии, который возрождается в первой трети IX века. Этот жанр, представленный уже упомянутым сочинением Эйнхарда, а также жизнеописанием Людовика Благочестивого анонимного автора, более известного в историографии под именем Астронома, несмотря на существенное различие двух произведений, имеет некоторые общие характеристики: жизненный путь главных героев прослеживается от колыбели до могилы и жизнеописание составляется уже после их смерти; авторы очень хорошо знают своих героев лично и не один год провели в тесном общении с ними. Сочинение Тегана этим характеристикам не соответствует. Gesta появились еще при жизни императора Людовика. При этом автор вовсе не стремился описать ее во всей полноте, но коснулся лишь двух последних десятилетий. Кроме того, Теган, судя по всему, лично не был близок к своему герою. Следовательно, не личные симпатии, привязанность или благодарность побудили его взяться за перо.
В каролингскую эпоху большое распространение получили так называемые королевские и княжеские зерцала, сборники моральных сентенций и наставлений, рассчитанные на воспитание идеального правителя. В Gesta Hludowici элементы такой дидактической идеализации главного героя очевидны. При этом Теган не ограничивается развернутой характеристикой выдающихся физических и душевных качеств благочестивого императора, но и наставляет его, указывая на то, что тому следовало бы делать. В частности, королю необходимо отказаться от пагубной практики назначения на высшие государственные должности людей незнатного происхождения (50). Однако подобного рода суждения, демонстрирующие немалую личную заинтересованность автора, весьма далеки от идеализированных и обезличенных норм зерцал.
Сочинение Тегана нельзя отнести ни к одному известному нам жанру исторической и дидактической прозы каролингского времени. И вместе с тем это в высшей степени каролингское произведение, соединившее в себе элементы разных жанров, но не компилятивно, а творчески переработав их. Анналистская схема создает скелет для систематизации излагаемого материала. Идеальный облик главного героя, для которого характерно отсутствие какой бы то ни было эволюционности, формируется под влиянием традиций житийной литературы. В моральных сентенциях слышны отголоски зерцал. Но, пожалуй, самым существенным является ярко выраженная биографичность Gesta, что особенно характерно для каролингского времени. Бурные исторические события, создание могущественной державы, возрождение империи на Западе, великие церковные реформы, наконец, очевидный культурный подъем, повлекший за собой возрождение значимости интеллектуальных занятий, обусловили небывалый рост интереса к современности. Она становится предметом рефлексии, но осмысливается весьма специфически — через деяния отдельных людей. Одновременно расширяется само понятие деяний. Это не только войны или покровительство церквям, великие подвиги на светском и духовном поприще, но также повседневное бытовое поведение, “мелочи жизни”. То, что Карл Великий обожал баню или жареную дичь, а смертельно больного Людовика Благочестивого рвало от малейшего принятия пищи, вряд ли добавляло что-нибудь существенное к их моральному облику. И тем не менее биографы считают необходимым упомянуть об этом. Рост интереса к современности, проявляющийся в большей биографичности, прослеживается в произведениях самых разных жанров каролингской литературы. Он виден в изысканных поэмах Теодульфа, Ангильберта или Эрмольда Нигелла, в исторических сочинениях[290]. Даже такие консервативные жанры, как анналы[291] и агиография переживают явный личностный ренессанс. Жития все меньше оказываются обезличенными легендами о святых, существующих как бы вне времени и пространства, где историческая конкретика максимально обобщена и нивелирована, а недостаток фактов с лихвой компенсируется безудержной фантазией. В каролингскую эпоху выдуманное и удивительное отступает в них на задний план. История чудес заменяется биографией реального человека, действующего в реальном историческом контексте. На смену легендам приходит пережитое и документально засвидетельствованное[292]. Авторами житий зачастую становятся современники своих героев, как, например, Пасхазий Радберт, написавший жития основателей Корвейского монастыря Адаларда и Валы. Сплошь и рядом в агиографическую литературу проникают своеобразные приметы времени. В деяниях новых святых видно все меньше аскетизма и все больше реальной политики — борьбы монастырей с епископатом и друг с другом, взаимоотношений с королем и местной аристократией и т. д.[293] У Тегана политика также занимает далеко не последнее место.
289
Эйнхард сообщает о целой череде знамений, возвещавших о скорой кончине его героя. Так, незадолго до смерти Карла стали происходить солнечные и лунные затмения, падали кометы, случались землетрясения, рушились до того казавшиеся очень прочными постройки и т. д.
290
Ярким примером здесь может служить “История в четырех книгах” графа Нитхарда, по своему исключительному интересу к современности уникальная даже для каролингского времени.
291
О субстантивировании некоторых эпитетов в Annales regni Francorum как средстве прямой характеристики отдельных персонажей, главным образом их личностных качеств, подробнее см.:
292
Подробнее см.:
293
Ср.: