Дигенис Акрит [Византийская эпическая поэма]

145 Вскочил я сразу, побежал, хотел настигнуть птицу,
Душа в смятении была,— и вот я пробудился»[101].
Тут самый старший среди них стал толковать виденье[102]:
«Должно быть птицы хищные — грабители лихие,
И я боюсь, что шурина тот сокол означает
150 И что голубку он — сестру — в несчастье ввергнуть может.
Отправимся теперь туда, где сон ты свой увидел,
Пойдем туда, где хищных птиц ты наблюдал в полете».
И на конях они к скале отправились немедля,
Арабов увидали там и скакунов их быстрых.
155 Не ждали братья этого и изумились сильно,
«Привет вам, слуги шурина,— так стали говорить им,—
Зачем от дома нашего вдали расположились[103]?»
А те, ответа не найдя, во всем сознались братьям
И истину раскрыли всю, ничто не утаилось.
160 Ведь в страхе неожиданном легко открыться правде;
Лишь тот, кто был предупрежден, умеет защититься.
Тут братья взяли их с собой, немедля возвратились
И стали шурина бранить за то, что зло замыслил,
А больше всех их младший брат отважный был разгневан:
165 «Не отрицай,— он говорил,— своих коварных планов,
Знай, сарацин, что в Сирию тебя мы так не пустим,—
Врагом ты показал себя, врагом бесчестным нашим;
Оставь теперь жену свою и позабудь о сыне
И, взявши, что принес с собой, иди своей дорогой!».
170 Когда услышал то эмир, увидел обвинявших,
Не мог ответа он найти и пребывал в молчанье,
Исполнен страха и стыда, охваченный печалью.
Боялся, что чужой он им, стыдился, уличенный,
И горевал, что предстоит с любимою расстаться.
175 Не ведая, как быть ему, к жене своей вошел он,
Надеялся — она одна его утешить сможет,
И ничего не знал о сне, ниспосланном всевышним.
«Зачем ты это сделала? — воскликнул со слезами,—
Так вот, как любишь ты меня? Так вот как держишь клятвы?
180 Не признавался ль я тебе во всех своих желаньях?
Не пожелала ль с радостью ты следовать за мною?
Ведь я не принуждал тебя, не прибегал к насилью,
Нет — настояла ты сама, чтоб ехали мы вместе,
Чтоб путь свершили радостно и снова возвратились;
185 Но страха перед господом глаза твои не знают,
Подговорила братьев ты, склонила на убийство;
Забыла разве, как с тобой всегда я обращался?
Я пленницей[104] тебя увел, а почитал хозяйкой,
Рабой иметь тебя хотел,—к тебе попал я в рабство;
190 От веры, от родителей из-за тебя отрекся,
В Романию отправился любви к тебе исполнен,
А благодарность какова? Ты смерти мне желаешь.
Не нарушай, прекрасная, торжественных обетов,
Не отрекайся от любви, от страсти, нас связавшей;
195 Ведь если братья вновь твои грозить начнут насильем
Увидишь — меч свой обнажу[105] и заколюсь от горя,
И будет пусть тогда господь судьею между нами.
А ты у всей своей родни[106] лишь осужденье встретишь
За то, что тайну выдала, доверенную мужем,
200 Что предан и погублен он, словно Самсон Далилой»[107].
Такие речи вел эмир, горюя неутешно,
Уверенный, что выдала она его решенье,—
Ведь оскорбленная любовь приносит злые речи.
А девушка, услышав то, лишилась дара слова[108],
205 Ответить не могла ему, как будто онемела,
И так подавленной[109] она часами оставалась.
Ведь часто провинившийся приводит оправданья,
А невиновный — тот молчит и что сказать не знает.
И под конец, когда с трудом собою овладела[110],
210 Рыдая, стала восклицать: «За что меня бранишь ты?
Зачем винишь меня, супруг? Любви ль моей не знаешь?
Не я — да не случится то! — твой план посмела выдать.
Пусть, коль виновна я, живой земля меня поглотит,
Для всех живущих на земле пусть послужу примером
215 Дурной изменницы-жены, предавшей тайну мужа».
И видя, что еще сильней печаль эмира стала,
Что близок он к безумию, отчаяньем охвачен
(Избыток ведь отчаянья безумие рождает,
А обезумев, многие идут на беззаконье),
220 Бояться стала, чтоб мечом себя не заколол он,
И к братьям бросилась бежать, рвя волосы от горя:
«О братья милые мои, тревожить перестаньте
Ни в чем не виноватого,— ведь гибель его близко:
Безумием охваченный, готов он заколоться.
225 Всевышним заклинаю вас — не обижайте гостя,
Из-за меня отрекся он от родичей, от веры
И никогда не помышлял дурное причинить вам.
А нынче матери своей страшится он проклятья
И хочет в Сирию идти, чтоб с матерью вернуться,—
230 Об этом рассказал он мне и показал посланье.
И сами ведь страшились вы, чтоб мать не прокляла вас,
Отважились пуститься в путь одни вы против тысяч,
С врагами завязали бой из-за меня в ущелье,
И вам не смерть была страшна, но матери проклятье.
235 Таким же страхом он объят и в путь скорей стремится».
Так говорила девушка, увещевала братьев
И волосы рвала свои, и слезы проливала.
А те, не в силах вынести ее рыданий горьких,
Воскликнули немедленно, сестру свою целуя:
240 «В тебе одной у нас душа, в тебе услада сердца,
И если хочешь ты сама, чтобы поехал зять наш,—
Пусть богом поклянется он, что быстро возвратится,
И мы помолимся тогда, чтоб путь его был счастлив».
И успокоив так сестру, вошли в покои зятя,
245 Прося прощенья у него за прежние их речи:
«Забудь обидные слова, не знали мы всей правды,
Не наша это ведь вина, но сам ты провинился,
Не пожелав нам о своих намереньях поведать».
Простил им прошлое эмир и заключил в объятья,
250 Затем, к востоку обратясь и руки вверх воздевши,
Провозгласил: «О мой Христос, о сын и слово бога,
Привел меня ты к светочу божественного знанья,
Из мрака вызволил и спас от заблуждений тщетных,
Все помыслы сердечные ты ведаешь, все тайны;
255 Коль позабыть посмею я любимую супругу
Иль этот сладостный цветок — дитя мое родное,
И не вернусь от матери так быстро, как сумею,—
Пусть для зверей и хищных птиц в горах добычей стану,
И между христианами пусть места мне не будет!»
260 И стал он после этого готовиться в дорогу.
Когда ж через пятнадцать дней закончились все сборы,
И сделалось известно всем, что близится прощанье,
То собралась вокруг толпа — друзья его, родные,
И можно было увидать любовь супругов верных:
265 С женою рядом шел эмир, держал ее за руку,
В опочивальню шли они, туда вступили вместе.
Лились ручьями слезы их, лились, из сердца словно,
И слышались стенания, сменявшие[111] друг друга:
«Дай слово мне, владычица, дай мне свое колечко[112],
270 И буду я, прекрасная, носить его в разлуке».
А девушка со вздохами ответила эмиру:
«Смотри же, клятвы не нарушь, властитель золотой мой,
Обнимешь коль другую ты — всевышний покарает,
Карает за грехи господь и справедливо судит».
275 «Любимая! — ответил он,— коль сделать так посмею,
Иль позабуду о любви, о страсти, нас связавшей,
Иль сердце, благородная, твое в печаль повергну,
Пускай разверзнется земля, Аид[113] меня поглотит,
Пусть не увижу радости с тобой, благоуханной».
280 И целовались без конца они, обнявшись нежно,
И много времени прошло в прощанье бесконечном.
Потоки слез обильные их лица оросили,
С трудом лишь двое любящих оставили друг друга,
Нисколько не стыдясь людей, собравшихся толпою.
285 Вот так всесильная любовь людей стыда лишает,
И знают это хорошо охваченные страстью.
Затем он поднял на руки дитя свое родное
И с плачем говорил ему, и все кругом слыхали:
«Дарует ли всевышний мне, о мальчик мой сладчайший,
290 Увидеть как на скакуне искусно ты гарцуешь?
И научу ль тебя владеть копьем, двоерожденный[114],
Чтобы сородичи тобой гордились по заслугам?»
И слезы не могли сдержать свидетели прощанья.
А между тем на скакунов породистых и быстрых
295 Вскочили отроки его, от дома поскакали,
И на коне своем эмир отъехал напоследок.
Большая собралась толпа родных его и близких,
На расстоянии трех миль[115] его сопровождали,
Он обнял на прощанье их, заставил возвратиться,
300 А сам пустился дальше в путь со слугами своими.