Когда Киндерман заглянул в палату, Дайер по-прежнему читал в кровати.
— Ну, как же ты долго шлялся,— пожаловался он.— Мне тут уже несколько раз переливали кровь.
Киндерман подошел к кровати и положил книги прямо на живот Дайера.
— Вот все, что ты заказывал,— доложил он.— «Жизнь Моне» и «Беседы с Вольфгангом Паули». Знаете ли вы, святой отец, за что распяли Христа? За то, что он старательно прятал, эти книжонки, боясь, что другие их обнаружат.
— Ну, не будьте таким снобом.
— Да, святой отец, а вы слыхали о иезуитской миссии в Индии? Может, и для вас там найдется работенка? И мухи там не такие уж и злые, как люди судачат. А очень даже милые — всех цветов радуги. Кстати, «Угрызения совести» уже перевели на хинди, а все необходимое для обеспечения вашего комфорта будут непременно доставлять первым рейсом. А еще там можно приобрести сразу несколько миллионов экземпляров «Кама-сутры».
— Это я уже проштудировал.
— Я и не сомневался.— Киндерман подошел к краю кровати, где лежала медицинская карта Дайера, и, пробежав ее глазами, положил на место.
— Вы уж простите меня, если я прекращу нашу милую мистическую беседу. Эстетика в непомерных количествах вызывает у меня страшную головную боль. Кроме того, в соседних палатах меня ждут еще два священника: Джо ди Маджо и Джимми Грек. Посему я оставляю вас
— Не возражаю.
— А к чему такая спешка?
— Я хочу вернуться к «Угрызениям».
Киндерман повернулся и направился к выходу.
— Разве я что-то не так сказал? — забеспокоился Дайер.
— Мать Индия зовет вас к себе, святой отец.
Киндерман вышел из палаты. Как только он скрылся из виду, Дайер, глядя в открытую дверь, улыбнулся.
— Прощай, Билл,— тихо проговорил он и снова углубился в чтение.
Вернувшись в участок, Киндерман миновал шумную приемную, вошел в свой кабинет и плотно прикрыл дверь. Аткинс уже ждал его, прислонившись к холодной стене. На сержанте помимо синих джинсов и теплой водолазки была надета блестящая черная кожаная куртка.
— Мы погружаемся слишком глубоко, капитан Немо,— посетовал Киндерман, грустно глядя в глаза своему помощнику.— Корпус может не выдержать такое давление.— Он не спеша подошел к столу.— То же самое и с моей обшивкой. Аткинс, о чем ты все время думаешь? Довольно! «Двенадцатую ночь» гонят не здесь, а в кинотеатре напротив. А это еще что такое? — Следователь нагнулся и, взяв со стола два рисунка, посмотрел на них, а потом исподлобья взглянул на Аткинса.— И это что, подозреваемые? — раздраженно вскинулся он.
— Никто в точности не запомнил их,— попытался оправдаться Аткинс.
— Сам вижу. Старик смахивает скорее на сушеный плод авокадо. А второй меня просто сбивает с толку. Разве у него были усы? Что-то я не припомню, чтобы в церкви мне хоть кто-нибудь обмолвился об усах.
— Это мисс Вольп вспомнила.
— Мисс Вольп...— Киндерман бросил рисунки на стол и устало потер рукой лицо.— Мисс Вольп, познакомьтесь, это Джулия Фебрэ.
— Мне надо вам кое-что сообщить, лейтенант.
— Только не сейчас. Неужели ты не видишь, что я готовлюсь к смерти? А ведь это требует от человека полной сосредоточенности и абсолютного внимания.— Киндерман тяжело опустился в кресло и уставился на рисунки.— Вот Шерлоку Холмсу было намного легче,— проворчал он.— Ему ведь не подсовывали таких портретов собаки Баскервилей. И уж конечно, мисс Вольп не идет ни в какое сравнение с Мориарти[39].
— Пришло дело о Близнеце.
— Знаю. Оно передо мной на столе. Ну что, Немо, мы понемногу всплываем на поверхность? По-моему, видимость слегка улучшается.
— Лейтенант, есть новости.
— Не забудь о них. А вот у меня сегодня выдался чудеснейший денек в Джорджтаунской больнице. Неужели тебе не интересно?
— Что же там произошло?
— Пожалуй, я еще не готов к обсуждению. Тем не менее горю желанием узнать, что ты думаешь по этому поводу. Хотя пока это только теория. Понимаешь? Просто некоторые факты. Известный психиатр, занимающий в больнице видное место,— скажем, заведующий целым отделением,— делает зачем-то откровенно неуклюжую попытку выгородить одного из своих коллег — скажем, невропатолога, работающего над проблемами боли. Так вот, когда я спрашиваю психиатра, не напоминает ли ему определенный почерк руку одного из его коллег, он вдруг начинает притворяться. Психиатр целый час буравит меня взглядом, а затем очень четко и громко произносит слово «нет». И я, как опытная лиса, тут же делаю вывод, что между ними уже давно кошка пробежала. Может быть, я и ошибаюсь, но почему-то уверен, что прав. Ну и какое же умозаключение можно вывести из всего сказанного, Аткинс?